«Холод» поговорил с волонтерами проекта «Помогаем уехать», в котором более 300 человек объединились, чтобы вывозить беженцев из Украины, о том, как они находят и переводят деньги, когда большая часть операций между Россией и остальным миром заблокирована, как организуют эвакуацию людей из зоны боевых действий и как это все помогает им самим.
«На меня постоянно давит мысль: вдруг мы опоздаем, не успеем помочь конкретным людям»
Саша Лу, 24 года, член команды фандрайзинга проекта «Помогаем уехать»
Я работаю в команде Алексея Навального, и после того, как в августе 2020 года его отравили, спокойной жизни у меня больше нет. Я режиссирую и продюсирую YouTube-канал «Навальный LIVE», а раньше была помощницей Любови Соболь. Я присутствовала на нескольких обысках в студии «Навальный LIVE» в Москве и до последнего не хотела уезжать из России. Но когда структуру признали экстремистской, пришлось эмигрировать (из соображений безопасности Саша попросила не указывать ее местонахождение. — Прим. «Холода»). Я поняла, что, если сяду в тюрьму — не смогу быть полезной. После начала войны я практически не выхожу из дома: постоянно работаю, а вечерами и ночами волонтерю в проекте «Помогаем уехать».
Первые пять дней после начала войны я рыдала без остановки, даже несмотря на то, что уже начала волонтерить в проекте. Моя соседка по квартире сказала, что нужен человек, который занялся бы финансами. Во время кампании Любови Соболь я помогала с распределением денег, поэтому решила взяться за эту задачу сейчас. Сначала подумала, ну что там финансы: деньги собирать, потом отправлять — это не так сложно. А потом проблемы начали возникать каждый день, и они пока не заканчиваются.
В первые два дня, когда мы объявили о сборе средств для эвакуации украинцев из зоны боевых действий, пожертвований пришло на миллион рублей. Я воодушевилась: кто-то присылал по 100 рублей, кто-то — по 60-70 тысяч. Но потом начались сложности с выводом денег c русской карты. Из-за санкций против России начались проблемы со SWIFT-переводами, затем вышел закон, запрещающий переводить деньги с русских карт на украинские. Я нашла вариант через систему Paysend — это способ отправлять деньги с карты на карту без комиссии, но и они на следующий день заблокировали переводы для россиян.
Тогда мы начали переводить деньги в криптовалюту, а с крипты — на украинскую карту, чтобы уже с нее отправлять тем, кому нужна помощь. Это работало около двух недель, но потом заблокировали российский счет, который мы использовали в банке «Тинькофф», и там заморозилась часть пожертвований. Спустя две недели «Тинькофф» позволил вывести деньги на другой счет. Еще были проблемы с системой PayPal — они тоже прекратили работать с русскими пользователями из-за санкций, но мы сейчас ведем сбор на иностранный PayPal. Отдельная проблема — это курсы валют и криптовалют: бывает, ты переводишь сумму в рублях, а у тебя получается не 400 евро, как ты думал, а уже 300.
После первых дней сбора пожертвований, когда мы собрали миллион, я думала, что так и продолжится. Но сейчас удается собрать около 250-300 тысяч в день, а этого недостаточно, чтобы покрыть 1500 заявок на финансовую помощь, которые мы получили. На меня постоянно давит мысль: вдруг мы опоздаем, не успеем помочь конкретным людям.
Мы обращаемся к СМИ, каждый день пишем публичным людям, артистам, блогерам и просим рассказать о нашем проекте. Это большой труд, он очень выматывает. Я уже не вполне чувствую себя человеком, у меня нет эмоций и желания разговаривать с кем-то из друзей. Я хочу, чтобы война быстрее закончилась, но понимаю, что даже потом мы не имеем права покидать наш проект, потому что людям нужна будет помощь и после, ведь у многих не будет жилья. Когда я читаю сообщение: «В нашу квартиру попала бомба, у меня несколько детей, их нечем кормить» — я очень сильно переживаю и корю себя, постоянно думаю, где найти больше денег.
В нашей команде финансовой помощи несколько человек, мы проверяем каждую заявку вручную: связываемся с человеком, просим его рассказать, для чего нужны деньги, просим показать свои соцсети, проверяем по реквизитам — точно ли это украинская карта. Идентифицировать человека, который пытается сбежать от войны, не так сложно.
Но людям нужны не только деньги, им нужна поддержка, им важно рассказать свою историю. И, конечно, мы выслушиваем каждого, созваниваемся, если человек хочет. С кем-то общаемся по три-четыре дня подряд.
Люди часто просят деньги на медикаменты, а если что-то остается, покупают продукты, едут на границу кормить детей, присылают нам фотографии. Почти все, кто получил помощь, пишут отзывы, иногда звонят в слезах и говорят: «Спасибо, что помогли, мы не знаем, что делали бы без вашей помощи».
С плохим отношением к себе как к русской я сталкиваюсь только в твиттере, когда делаю посты про наш проект с просьбой помощи или обращаюсь к друзьям-украинцам. Мне писали «чтоб ты сдохла», «ты русская мразь», «чтоб у вас такое было», «мы мечтаем, чтобы вас закрыли под купол». Я стараюсь не обращать внимание на такое, потому что понимаю, что людям некуда девать свою злость. Я понимаю, почему украинцы сейчас ненавидят русских, но в проекте ни разу с этим не сталкивалась — когда общаюсь с людьми, они, наоборот, всегда благодарят. Украинцы, которым мы помогаем, мне ни разу плохого слова не сказали.
Одна беженка, с которой я общалась в нашем проекте, выбиралась из Харькова. Она рассказала, что домов, где жили ее друзья, больше нет и, возможно, друзей тоже нет. Спрашивала, почему русские не выходят на митинги сами за себя — не ради украинцев, а за свое будущее. Рассказывала, что в Харькове очень много русских людей, как и в Киеве. Спрашивала: каких фашистов вы убиваете? Почему вы все это терпите?
Я сидела после этого разговора, смотрела в стену и думала: а что мне сделать? Как выводить русских на протест? Я сама не в России, и, если я пишу призывы про митинги, на меня льется хейт. В то же время Навальный даже из тюрьмы пытается это делать. Мне хочется, чтобы люди сплотились и победили свой страх без всякого лидера. Самые большие и лучшие протесты — это когда люди выходят сами, не по указке. Как наш проект «Помогаем уехать» — мы просто объединились вокруг общей идеи.
Я ненавидела фразу про то, что надо жить одним днем, но после эмиграции не понимаю, какое у меня будущее. Мое поколение и так разбитое, мы все травмированные и будущее нас ждет очень травмирующее. Меня больше пугает не то, что меня посадят в тюрьму, а то, что я не знаю сейчас, что мне делать. Поэтому я работаю и волонтерю, меня это хоть как-то спасает.
Недавно у меня был большой выходной, я планировала заняться чем-то для себя. А в итоге сидела десять часов и читала новости, которые пропустила. Меня держит интерес, чем это все закончится для России. Я хочу посмотреть, как будет действовать наше поколение, как мы будем все это менять, как долго придется реабилитироваться перед всем миром. И я хочу сделать свой вклад.
Фото: Маша Черная, @pti4ka_prinesla
«Такие организации, как наша, оказывают помощь при землетрясении, техногенной катастрофе, войне»
Егор Еремеев, 34 года, операционный директор проекта «Помогаем уехать»
Я сооснователь проекта Kultrab, а до этого участвовал в мэрской кампании Алексея Навального в 2013 году. Еще с 2010-х годов, и даже раньше, я понимал, что у нас крадут будущее. У меня это вызывало возмущение, поэтому сначала я ходил на митинги, «марши несогласных», а в 2013 году решил участвовать в избирательной кампании Навального — отвечал там за IT-структуру, выстраивал процессы.
Затем у меня был перерыв, когда я путешествовал и занимался разными технологиями, а в 2017 году вернулся в Россию и запустил проект Kultrab. Идея его заключается в том, что мы говорим с новым поколением, которое вступило в протестное движение, через одежду как медиа. Посредством кроссовок, одежды и мерча мы рассказываем про социальную повестку, про то, как работает НКО, про то, что нужно помогать, донатить, объединяться. Kultrab и сейчас работает и рефлексирует по поводу происходящего, команда сделала важное для нас видео.
23 февраля у меня был день рождения, а 24-го началась война. Я пошел на митинг к посольству Украины (Егор сейчас живет не в России, но из соображений безопасности попросил не указывать его местонахождение. — Прим. «Холода»), потом встретился с друзьями и узнал о создании телеграм-чата «Помогаем уехать». В первый день там собиралась информация и инструкции, как уезжать, почти сразу запустился краудфандинг.
Вечером 24 февраля я принял решение присоединиться к проекту, потому что у меня есть компетенции для налаживания сложных процессов. Проект эвакуации жителей из зоны боевых действий — это сверхзадача, для меня это личный челлендж. Работа в проекте помогает мне находиться в трезвом сознании, я занимаюсь делом, которое помогает людям — и это дает мне силы пережить тяжелое время.
Сообщения от украинцев я почти не читаю, только заглядываю иногда, чтобы понимать процессы, которые происходят, но сам не общаюсь. Волонтеры, которые общаются, делают эмоционально тяжелую работу, я бесконечно их уважаю, но сам к этому не готов. Одна история может выбить тебя из колеи, отправить в депрессию, а мне важно сохранять спокойствие.
Я отвечаю за качество предоставленного сервиса для тех, кто им пользуется. На выходе у нас чат с конкретным беженцем или украинцем, который обратился за финансовой помощью, а за этим чатом стоит огромная структура из людей и IT-пласт. Как принимаются решения в команде, как отделы взаимодействуют друг с другом, быстрое исправление ошибок, выстраивание этих процессов — все это моя работа.
Задача нашего проекта — предоставить людям информацию. Есть большой информационный шум, туман войны, люди из-за этого часто дезориентированы. Человек сидит в подвале, его город бомбят, он не знает, ходят ли поезда, боится выйти из дома и не понимает, безопасно ли ехать сегодня. Мы предоставляем информацию: поезд будет во столько-то, до поезда можно доехать на таком-то автобусе, ищем водителей, когда нужно. А дальше человек уже сам принимает решение.
Проблема доверия между украинцами, которым нужна помощь, и нашим проектом очевидна. Но для нас важно, что мы реально помогаем людям, и дальше это работает на нашу репутацию: ведь одни люди расскажут другим, что наш проект настоящий и действительно помогает. К нам уже присоединяются организации и в Украине, и в других странах.
В проекте все сейчас работают бесплатно. У нас есть какие-то накопления, и мы пока живем на них. Плюс русскоязычная диаспора — большая и сильная. Нас поддерживают: люди покупают и привозят еду, у нас есть несколько квартир, где волонтеры делят жилье. Нам предоставили офис, где мы можем работать бесплатно. Психологи предложили бесплатную помощь — не только для украинцев, но и для волонтеров. Базовые потребности у нас закрыты, поэтому мы пока можем работать бесплатно: все деньги, собранные через пожертвования в проекте, идут на помощь украинцам. Но мы думаем над тем, как финансировать организацию, и на будущее регистрируем НКО.
То, чем мы занимаемся, это не благотворительность, на официальном языке это называется humanitarian relief — гуманитарная помощь. Это сглаживание гуманитарных катастроф. Такие организации, как наша, оказывают помощь при землетрясении, техногенной катастрофе, войне. Деньги, которые мы собираем для украинцев, идут на еду, транспорт, лекарства, и это работает в тесной связке с эвакуацией. Потому что, если человеку нужно выбраться из точки, где прямо сейчас бомбят, и он остался без средств к существованию, ему нужно оплатить машину, что-то есть, нужны медикаменты.
Когда мы запускали проект, мне запомнился случай, когда женщина из Новой Каховки написала, что она с ребенком хочет оттуда уехать куда угодно. Мы открыли карту и поняли, что там, где находится Каховка, идут боевые действия. Было не очень понятно, как ей помочь. На этом примере мы выстраивали работу отдела эвакуации.
Теперь у нас есть алгоритмы работы: сначала дать человеку инструкцию, что ему нужно сделать, чтобы оказаться в безопасности. Затем направляем его в чат местного сообщества — такие чаты есть даже в маленьких селах. Рассказываем о вариантах, например, о возможности подождать «зеленый коридор», предупреждаем, что это не даст 100% гарантий, предлагаем контакты водителей, которые вывозят из зоны боевых действий. Предлагаем помощь психологов и поддерживаем дальше при любом решении человека.
Мы анализируем огромные объемы информации, собираем то, что написано в СМИ, истории людей, которые смогли оказаться в безопасности и выжить, практический опыт тех, кто выбрался из страны. Изучаем правила безопасности, которые написали украинцы и международные организации. Агрегируем все это и перерабатываем в понятные инструкции. У людей информационная перегрузка, поэтому мы им даем только самое необходимое.
Наша команда постоянно растет, присоединяются просто толпы волонтеров, причем это очень умные люди, которые вкладывают в помощь много энергии. Русскоговорящая диаспора очень большая, мы постоянно подключаем новых людей, чтобы решить проблемы, возникшие из-за этой гуманитарной катастрофы.
«Первые четыре дня я не мылась вообще»
Алина Музыченко, 36 лет, руководитель отдела эвакуации проекта «Помогаем уехать»
Я сооснователь и креативный продюсер проекта Kultrab. Родилась я в Беларуси, у меня актерское образование, но со второго курса я практикующий режиссер. Постепенно я поняла, что искусство сложно делать в Беларуси, и уехала в Россию. У меня было много творческих проектов, а когда мне было лет 30, я заинтересовалась социальной тематикой и вместе с Егором запустила проект Kultrab.
Мы использовали одежду как медиа и распространяли социально-политическое высказывание, вовлекали новую аудиторию в дискуссию. Мы пытались выйти за рамки твиттера и фейсбука, повышали узнаваемость правозащитных организаций, объясняли, что важно донатить и объединяться.
В 2021 году мы эмигрировали из России и с июля разрабатывали новый формат работы Kultrab, полгода готовили концепцию и презентации, уже были готовы выпускать. Но с началом войны стало понятно, что это теперь неактуально.
24 февраля я выходила на митинг в поддержку Украины (Алина попросила не указывать страну пребывания из соображений безопасности. — Прим. «Холода»), а на следующий день узнала от подруги про проект «Помогаем уехать» и предложила свою помощь. Я начала писать пресс-релизы, писала блогерам, инфльюенсерам, с которыми раньше работала. Вечером 25 февраля возникла идея сделать отдел эвакуации для украинцев из зоны боевых действий — я понимала, что это очень сложно, но решила попробовать.
Первые четыре дня я не мылась вообще, не была в душе. Только чистила зубы и умывала лицо. Сначала мы работали из дома штабом из троих человек, потом нас стало четверо, потом десять. Первые две недели мы спали по два-три часа и, сидя на полу, выстраивали работу. На данный момент проект эвакуации запущен и функционирует, мы улучшаем программу обучения для новых волонтеров. Раз в три дня проходит обучение для 20–50 волонтеров, а мы можем спать по семь-восемь часов.
В критической ситуации, когда случается какая-то катастрофа, у меня всегда происходит мобилизация сил, выбрасывается адреналин. Я собираюсь и начинаю много работать. Поначалу у нас не было точного понимания, как помогать при эвакуации, мы просто разбирали случаи, с которыми сталкивались. Кто-то говорил: я там-то, мне нужен водитель — мы находили водителя в чатах, звонили ему, сводили людей.
Сначала мы обрабатывали каждую заявку вручную. Чтобы работать по ночам, я позвала на помощь знакомых, которые живут в США и Канаде, потому что, когда у нас ночь, у них — день. Мы параллельно учились сами и учили других, понимая цену ошибки, досконально разбирали каждый вопрос. Сейчас у нас есть чат-бот, и обработка заявок идет быстрее и проще.
Отдел эвакуации работает 24 часа каждый день. У нас пять смен для волонтеров. Мы разработали инструкции на все случаи жизни. У нас есть карты мест, где можно бесплатно заночевать, мы обновляем карты боевых сражений, но ориентируемся не только по ним, а еще каждый раз сверяемся с новостями и связываемся с людьми на местах.
Был случай, когда у ребенка погибла мама. Отец сейчас не может выехать из Украины, поскольку мужчины должны помогать армии или выполнять какие-то задачи в своем населенном пункте. Получается, ребенок остается один, его некому вывезти из страны. Мы помогли найти женщину, которая эвакуировалась и была готова взять этого ребенка с собой.
До сих пор наиболее безопасным был вариант ехать поездом, хотя он становится менее безопасным с каждый днем. Не всегда люди могут найти расписание поездов в интернете, мы звоним на железнодорожную станцию, узнаем актуальное расписание. Заранее предупреждаем человека, как ему себя вести на вокзале, потому что там часто бывает паника — пускают в первую очередь женщин с детьми. Люди иногда ждут места в поезде по несколько дней. А сейчас холодно. Если у человека нет теплой одежды, нет еды, мы оказываем финансовую помощь либо ищем волонтерские организации на местах, которые одевают и кормят.
Самый страшный момент был, когда в четыре часа утра обстреливали АЭС. Мы не спали, ночью мы тоже продолжали консультировать людей. А когда узнали про АЭС, наблюдали за этим онлайн. Было ощущение, что сейчас начнется ядерная война. У моей коллеги, которая была рядом со мной, в первый раз потекли слезы градом. Я ей сказала: «Давай попробуем собраться. Нельзя плакать, потому что слезы мешают смотреть на экран и помогать». Но это был шок, до сих пор вспоминаю с дрожью. Мы внимательно следили, допускают пожарных на территорию или нет. Это безумие, как будто кто-то сидит и решает в компьютерной игре, стрелять или не стрелять. Только это не игра, а жизнь. Очень страшно.
У нас на связи психологи, которые оказывают поддержку бесплатно. Они разработали скрипт, потому что в стрессовой ситуации человек может отказаться от консультации. С помощью специальных вопросов мы готовим человека. Если человек на такой стадии, когда он думает, что ему уже ничего не поможет, мы его просто не отпускаем — просим его оставаться в безопасном месте и сами остаемся на связи, пока он не поработает с терапевтом.
У нас в отделе эвакуации существует два типа помощи: консультации и сопровождение. Консультации — это предоставление информации, например, человек спрашивает: будет ли сегодня автобус из Днепра? Мы звоним, узнаем точную информацию и выдаем. После этого человек пишет «Спасибо», и дальше выбирается сам.
Второй вариант — сопровождение, когда у человека нет конкретного плана. Например, женщина с двумя детьми пишет, что ее город бомбят, ей не важно, куда ехать: в Польшу, Румынию или Молдову, лишь бы спастись. Тогда мы составляем план вместе, и если получается три точки: из дома до вокзала на автобусе, затем на поезде на Западную Украину, а оттуда на автобусе до границы, сопровождаем все это передвижение. Часто волонтеры дают свой личный контакт вместо того, чтобы человека передать другой смене и сопровождают его до самой границы.
Мы даем все инструкции: как перейти границу, что нужно иметь с собой, что делать после — на границе как правило организована очень хорошая помощь. У нас есть список волонтерских организаций, список стран и все условия, транспортные маршруты и т.д. Когда человек пересек границу, мы радуемся, остаемся друзьями, но переходим к новому кейсу.
Был случай, когда наша операторка разговаривала 30 минут с беременной женщиной, у которой начались схватки. Либо ей было больше некому позвонить, либо они сблизились так сильно за эти дни — ведь общение в таких экстремальных условиях очень сближает.
Когда приходит новый волонтер, мы его тщательно проверяем во всех чатах: от кого он пришел, какой у него род деятельности. Приходит много волонтеров из России, и это для них может быть небезопасно. Несмотря на то что мы — незарегистрированная организация, нас могут признать нежелательной организацией, риски есть. Приходит много людей из России, которые выходили на митинги, сидели в автозаках, платили штрафы, а то и отбывали сутки ареста. У них колоссальное чувство вины и фрустрация. Мы решили, что не имеем права запрещать человеку работать в нашем проекте. Но стараемся его максимально обезопасить, проинформировать обо всех рисках. А решение принимает человек уже сам.
Самая запомнившаяся мне история эвакуации еще не закончилась. Это Алена, ей 21 год. Когда-то она бежала из Донецка в Харьковскую область, а теперь война пришла к ней во второй раз. Когда мы начали ей помогать, за час до запланированного выезда взорвался автобус, в котором она должна была уезжать. После этого она сказала, что останется дома, ей было очень страшно. Мы уговорили ее попробовать второй раз. Она доехала до вокзала, простояла там сутки, у нее на глазах застрелили человека. Она очень испугалась, запрыгнула в автобус, который увез ее обратно домой. Теперь у нее такой большой страх, что она не может двигаться. Ей сейчас занимается команда из пяти человек, у нее есть отдельный психолог, потому что у нее панические атаки и сильный посттравматический синдром.
Я переписываюсь с Аленой каждый день. Утром и перед сном пишу ей: «Надеюсь, у тебя все хорошо?». Периодически спрашиваю: «Ты молчишь уже пять часов, как дела?». Она рассказывает, как ходит в магазин, как ее котик не может смотреть в окно, потому что окна завешены на случай обстрелов. Я ее очень жду и сказала, чтобы после пересечения границы она приезжала конкретно ко мне.
Фото на обложке: Маша Черная, @pti4ka_prinesla
