Более 5 тысяч человек задержали 6 марта в России на антивоенных демонстрациях. В ОВД Братеево в Москве избивали задержанных и угрожали им физической расправой. «Холод» поговорил с ними.
«Нет у вас больше паспорта, вам Зеленский выдаст»
Ольга, 24 года
В воскресенье, 6 марта, я приехала к площади трех вокзалов. Там было очень много полиции, стояли автобусы, которые явно готовились к задержаниям. Я сделала пару кругов по площади — там было примерное соотношение один к одному полиции и граждан. Дальше я пошла к метро «Красные ворота» и прибилась к толпе людей.
Мы шли спокойно, в какой-то момент даже получилось скандировать. У нас была колонна человек в сто, но довольно плотная. Где-то рядом с метро сотрудники ОМОН остановили человек 30. Мы спросили, по какому поводу, а они сказали: «Просто стойте, не двигайтесь, готовьте документы и вещи».
Сотрудники досмотрели наши вещи и позапихивали нас в автозак. Мы говорили, что там нет места — в автозаке было 29 человек. Всю дорогу [до ОВД] часть девушек стояла на скамейках, потому что они не помещались внизу.
Нам сообщили, что мы едем в ОВД Братеево в начале поездки, и мы успели передать информацию в «ОВД-Инфо». В ОВД нас выгружали по пять человек довольно быстро, забирали документы и очень ругались, если у человека была копия паспорта.
В отделении нас провели на второй этаж в актовый зал. Через пару минут после того, как нас там посадили, включилась сирена — объявили, что в ОВД введен план «Крепость» (особое положение, которое вводят для защиты отделов полиции от вооруженного нападения; часто используется для того, чтобы не пропускать адвокатов в ОВД. – Прим. «Холода»). Мы об этом тут же написали в телеграм-бот «ОВД-Инфо» и знакомым, которые начали звонить и говорить, чтобы к нам пустили адвокатов.
В зале было несколько сотрудников, они на нас прикрикнули, чтобы мы убрали телефоны, сказали, что сейчас с нами проведут процедуру и отпустят. Сначала они довольно фривольно с нами общались, спрашивали у девушек, у которых были поп-ит, что это. Мы им предложили их потрогать, но они сказали, что у них с нервами все в порядке. Так же они спрашивали, не принадлежим ли мы к ЛГБТ-сообществу — там была девушка с радужным поп-ит.
Потихоньку они зверели, говорили: «Знаем мы, что вам платят. Сейчас вам административку дадим, чтобы вы больше не ходили [протестовать]». Спрашивали, кто у нас координатор. Сотрудники, которые находились в актовом зале, за нами все время следили. Когда задержанные просились выйти в туалет, они их провожали по двое, но очень неохотно. Когда меня уже оформляли, я слышала разговор, что, мол, зря они нас в туалет водили.
Через некоторое время нас стали уводить на составление протоколов. У меня была с собой копия паспорта, и мне сказали, что она не валидна, поэтому меня нужно сфотографировать, чтобы идентифицировать личность. После этого старший лейтенант Максим Ляхов — я потом узнала его по фотографии — вышел с фотоаппаратом и сказал фотографироваться, я отказалась, поэтому мне все же пришлось отдать ему свой паспорт.
После этого меня проводили, насколько я понимаю, к компании людей, которые отказались фотографироваться. Мы стояли на другом этаже, и нас начали по одному заводить в кабинет. Оттуда были слышны мужские крики угроз и женские — от боли. На следующий день после задержания опубликовали запись, где слышно, как избивают девушку. Она была в очереди за пять человек до меня, я слышала ее плач.
Когда меня вели, я уже была морально готова к тому, что может произойти — некоторые девочки, которые возвращались из кабинета дознавателя, были облиты водой и в таком беспорядке, будто на них физически воздействовали. Они писали в чате, что их бьют руками, но не оставляют следов на теле, и я даже успела сообщить об этом в «ОВД-Инфо». Когда меня привели в кабинет, там находилось пять человек: две женщины, которые на компьютерах печатали, и трое мужчин, которые оказывали давление. Из них работал один, остальные смотрели, с налитыми кровью глазами.
Меня посадили, сказали снять маску, чтобы у меня описали черты лица. Женщина, которая сидела напротив, задавала вопросы про цвет глаз, рост, размер обуви. Я на них спокойно отвечала, и было все нормально. Потом она стала спрашивать про фотографирование — я отказалась. И тогда один из мужчин сказал, что да [будем фотографировать]. Некоторое время он со мной препирался, я спокойно отказывалась. Он нависал надо мной, говорил очень агрессивно, говорил «Да, потому что я здесь прав».
Меня спрашивали про место работы и образование, я отвечала, что безработная, а образование — высшее. То, что я учусь сейчас, я им не сообщила, а они как-то не догадались, что человек с высшим образованием все еще может учиться. Это их устроило.
Потом мне сказали вывернуть карманы: у меня с собой был паспорт, полис, СНИЛС, деньги. Я выложила это на стол, а они, сотрудники мужского пола, прощупали мои карманы. Это тоже, как я понимаю, нарушение. Я думаю, они искали телефон, который я оставила в том зале — задержанные девушки писали, что если брать с собой телефон, они будут пытаться заставить тебя ввести код и будут искать контакты, проверять соцсети. Потом я спросила, могу ли я убрать вещи со стола, мужчина ответил: «Зачем мне ваши деньги?». Как я понимаю, он пытался показать, что я даю им взятку.
Я убрала вещи обратно. Меня опять несколько раз спросили про фотографирование, и я снова отказалась. Тогда мужчина взял меня за грудки, поднял со стула, на котором я сидела, поставил к стене, содрал силой маску — она порвалась, и он ее отбросил на стол. После этого ко мне подошла женщина и сфотографировала меня. Я решила, что не буду препираться, потому что это может закончиться побоями.
Женщина сфотографировала меня и отошла, а мужчина замахнулся и ударил меня по лбу — мне прилетело по челке, почти не задело лица. Наверное, он бил так, чтобы напугать больше. После этого он достал бутылку, она была с теплой мутной жидкостью, примерно температуры тела, и вылил мне на челку эту жидкость, она скатилась мне на кофту, и сказал, что я обоссанная. Я спросила, могу ли я забрать паспорт и идти, а он ответил: «Нет у вас больше паспорта, вам Зеленский выдаст паспорта».
Потом мужчина — тот, что меня бил и обливал, передал сотруднику в форме — Максиму Ляхову — документы и вытолкнул меня из кабинета. Ляхов спросил, сфотографировали ли меня, я ответила, что да, и он сказал, что «лучше же было у меня сфотографироваться и не идти туда». Я ответила, что нет, потому что это незаконно.
Я стояла и ждала, пока меня оформят, старалась запомнить всех девушек, которых я видела, прошедших через кабинет. Это было мое второе задержание за эти протесты. Меня оформили без адвоката, я прочитала все документы, в объяснительной перечислила все, что помнила из нарушений. Потом меня вернули в актовый зал, все было спокойно, и когда они подготовили протокол, я с ним ознакомилась, подписала, и через некоторое время меня выпустили из ОВД.
Мне во многом повезло, потому что у меня пытка была незначительная, я спокойно и покладисто себя вела, и я не сильно переживала. До того, как зайти в этот кабинет, я морально готовилась и как-то пыталась успокоить всех остальных. Я не первый раз сталкиваюсь с физическим насилием, — у меня были ссоры с матерью, которые заканчивались такими вещами, — и я не так легко под ним ломаюсь. Насилие у меня было в семье, поэтому я знаю, как реагировать, когда меня пытаются бить, я не особо даюсь в обиду.
Как оказалось, я была не единственная [кто сталкивался с домашним насилием], и они тоже говорили, что знают, как себя вести. Многие девушки это видели и были готовы, поэтому нам было легче, чем тем, кто никогда не сталкивался с таким. В травмпункт я не ходила, потому что мне нечего было предъявить — они намеренно делали так, чтобы ничего не было заметно, но я буду свидетельствовать по другим девушкам, которых я запомнила и с которыми у меня есть контакт.
Мне было важно выйти протестовать, потому что я с детства знаю, что война — это не что-то нормальное. Для меня это более эмоциональный аспект, нежели события в ОВД. Я училась в школе, в которой была табличка про героя СССР, а День Победы был днем скорби, и я не могла себе представить, что окажусь в стране, которая так себя ведет. Сейчас мне не страшно, я уже смирилась, что будущее у меня навсегда изменено, и таким, как я, лучше уже не будет. Я учусь в магистратуре на зоолога, у меня защита диплома должна быть в мае, и я понятия не имею, какая будет ситуация к этому моменту в российской науке, и что я смогу сделать. Я все еще не знаю, что я буду делать с учебой, потому что я, откровенно говоря, не могу взяться за диплом с 24 февраля.
«Меня обзывали жирной жабой, ******** [сумасшедшей], угрожали»
Евгения, 20 лет
6 марта мы встретились с девочками, которые собирались выйти [в центр Москвы]. Когда мы начали движение, подбежал мужчина, сказал, что на той стороне, где мы идем, много ОМОНовцев и посоветовал постараться перейти дорогу. Мы перешли дорогу, начали идти вверх и сотрудники ОМОН это увидели. Они перебежали дорогу и сказали нам прижаться к стенке. Люди, которые просто шли мимо, спрашивали, могут ли они уйти, говорили, что шли по своим делам, но по рации ОМОНу сказали: «Нет, засовывайте всех». Мы зашли в автозак одни из первых, поэтому у нас получилось сесть. Когда запихнули в автозак 29 человек, мы поехали в ОВД Братеево.
Когда мы приехали, они стали выпускать из автозака по пять человек и просить оригиналы паспортов. Мы спрашивали, зачем, если мы можем дать им копии. Они начали кричать, что это займет очень много времени, говорили — зачем вы выкобениваетесь, но другими словами, матом.
Нас всех отвели в актовый зал, и сообщили, что введен план «Крепость», поэтому никого впускать и выпускать не будут. Среди нас было 4 парня, а все остальные, 25 человек – девушки. Потом нас начали по два человека выводить в туалет, а чуть позже пытались сфотографировать. Мы пытались объяснить, что у нас есть право не фотографироваться, но нас поставили к стенке, сказали снять маску и сфотографировали. После этого мы должны были пойти в кабинет к дознавателю. Когда мы стояли и ждали около кабинета, было слышно, как они кричат на девушку, как бьют по столу.
Я была в последней тройке в этот кабинет. Когда я туда зашла, увидела мужчину восточной внешности, без формы и без опознавательных знаков, в черной одежде, на нем была кобура. Он говорил по телефону и отошел. Со мной начали грубо разговаривать: «Что, тоже будешь *********** [выпендриваться] или нормально поговорим?». Я ответила: «Давайте поговорим, что вам нужно?». В кабинете сидели две женщины — одна записывала, а другая сидела за компьютером. Они стали спрашивать про место жительство, я сказала, что у меня все написано в паспорте. Мне сказали, что я снята с учета, поэтому спросили, где я живу — недавно мы продали квартиру с семьей, и я еще не прописалась в новой. Я не хотела сообщать свой адрес, поэтому я его выдумала, продиктовала свой старый нерабочий телефон, и они это все вбили. Все это сопровождалось оскорблениями. Они меня обзывали жирной жабой, ******** [сумасшедшей], угрожали. Сказали, что со мной все что угодно могут сделать, но каждый [из них] скажет, что этого не было.
После этого зашел мужчина восточной внешности в темной одежде, он был а-ля злой полицейский, начал кричать на меня, нависать. Второй мужчина, который выяснял [подробности], сказал, чтобы я доставала телефон, потому что якобы ему нужно проверить, мой ли он, начал спрашивать какой-то ID, который проверяется, и последние пять контактов, на которые я звонила. Я телефон выключила еще перед входом и сказала, что он у меня разряжен и не работает. Они сказали, что у них есть зарядка, поэтому «давай телефон сюда». Я отказалась. Мужчина в черном начал беситься и бить рукой по моему правому плечу. Раза три он ударил рукой, а потом положил руку на плечо, а второй, опираясь на стул, ударил меня коленом. Я сидела на стуле. Я полненькая, поэтому синяк мне тяжело получить, и в этот момент я думала о другом. Может быть, из-за этого я не почувствовала боли. Это было неприятно, потому что я их не трогала и никого не оскорбляла, отвечала на вопросы, которые мне задавали.
После этого женщина, которая забивала информацию в компьютер, сказала: «Вставай, будем фотографироваться». Я сказала, что меня уже сфотографировали, но она ответила, что это для другого, и я уже решила не спорить – просто встала к стене. Меня сфотографировали в профиль, в анфас и по диагонали. После этого они опять начали говорить про телефон, чтобы я все показала, что это все по закону. Я сказала, чтобы они показали мне этот закон, а они ответили, что не обязаны ничего показывать: «Иди учись, что ты вообще на митинги ходишь? Сиди дома и учи Конституцию».
Потом мужчина в черном схватил мои руки и сказал, чтобы другой мужчина залез ко мне в карман штанов и забрал телефон. Сначала я не сопротивлялась сильно, потом он стал сжимать сильнее, я спросила: «Зачем вы меня трогаете, зачем вообще прикасаетесь?». Не знаю, повезло мне или нет, но он мне не выкручивал руки, просто прижимал к стене и держал. Они мне говорили: «Ты что ******** [сумасшедшая], ты не понимаешь? Просто покажи телефон из своих рук, мы его брать не будем». Я сказала, чтобы они отошли — один из мужчин стоял на расстоянии 30 сантиметров от меня. Он отошел, сел, и я показала телефон на расстоянии, хотя знаю, что не обязана это делать. Надо мной нависал мужчина в черном, сам смотрел и диктовал второму последние номера, по которым я звонила. После этого они мне сказали идти.
Меня отвели обратно в актовый зал — там мы по очереди подписывали протоколы. У меня в протоколе все было написано неправильно: что нас задержали в четыре часа вечера, а не в половину четвертого, что я шла и скандировала: «Нет войне!», «Война – это преступление». Нам никто не представился.
Нам устроили лекцию про то, где же мы были восемь лет, что это — спецоперация. Включили запись, где какой-то человек, который поддерживает Путина, рассказывал [свою версию событий].
Все это время мы пытались поддерживать позитивный настрой, видимо, их это раздражало, поэтому они пытались нас запугивать, угрожали уголовным делом, говорили: «Вы такие молодые, такие умные, зачем вы ходите на митинги?». После этого нам отдали паспорта. Выпустили не всех — одного мальчика, Ивана, оставили на ночь, в итоге его посадили на 30 суток за повторное нарушение. Я вышла из ОВД примерно в девять часов вечера, испытала облегчение, немного поплакала. За мной приехала подруга.
Я никому не пожелаю это пройти. Это ужасный стресс. Я медработник, и в силу профессии, наверное, я пережила это лучше, чем другие. В ОВД все происходило по нарастающей: с первыми девочками более-менее нормально общались, а последних — обливали водой, мою подругу ударили по щеке рукой. Они бесились, что не могут все это быстро закончить и поехать по домам. В травмпункт я не ходила, потому что у меня ничего на теле не осталось — а у кого-то осталось. Мальчика Кирилла серьезно побили.
Сейчас мы общаемся с ребятами, которые были в этом ОВД, разговариваем по поводу коллективной жалобы на сотрудников.
