В середине августа избирательная комиссия Хабаровского края не пустила Антона Фургала, сына бывшего губернатора края Сергея Фургала, на выборы в Госдуму, так как сочла часть подписей избирателей в его поддержку недостоверными и недействительными. Фургал был самовыдвиженцем по Комсомольскому одномандатному округу №70, в котором в 2016 году получил мандат депутата Госдумы его отец. Спецкор «Холода» Олеся Остапчук поговорила с Антоном Фургалом о реакции хабаровчан на его снятие с выборов, его отношениях с отцом и политической карьере.
— Выдвижение вашей кандидатуры на выборы в Госдуму выглядело рискованным после ареста Сергея Фургала. Как ваша фамилия влияла на предвыборную кампанию?
— Я очень горжусь своим отцом. То, что он сделал за два года, до этого не делал никто, поэтому люди его и полюбили, поэтому за него бьются. Я не помню, чтобы у нас на Дальнем Востоке хоть за какого-нибудь чиновника люди выходили на митинги, протесты. Это был, наверное, единственный случай, когда тысячи человек вышли на улицу и требовали вернуть губернатора обратно. Я наблюдал за отцом, смотрел, что он делает, как он работает, и, естественно, как сын моего отца, я хотел дальше продолжать его дело. Жители Хабаровского края это тоже понимают, поэтому у нас получилось собрать подписи.
С избирательной комиссией, однако, это сработало иначе. Была бы у меня фамилия Петров, может, пустили бы, а так как фамилия Фургал, у избирательной комиссии была задача аккуратненько меня слить, тактично, без шума.
— Но еще в июле вы говорили, что вам никто не вставляет палки в колеса. Сейчас, очевидно, ситуация изменилась. В какой момент что-то пошло не так?
— Я точно не знаю. Не понимаю: если у них это решение было заготовлено с самого начала, зачем было тратить столько времени? Мы четыре дня бились с ними каждый день — проверяли тысячу раз эти подписи, а потом мне сказали, что одну часть подписей признали недостоверными из-за несоответствия с базой миграционной службы МВД, а другая часть не прошла почерковедческую экспертизу.
Мы тут же подали на это свои возражения. Я поехал к экспертам, они мне объяснили, как делается экспертиза по почерку. Если у комиссии есть сомнения насчет достоверности чьей-то подписи, то берется листок бумаги, и автор подписи переписывает несколько раз один и тот же текст, потом эти записи сравнивают и выносят решение.
В миграционной службе не смогли бы это физически успеть сделать, но все равно подписи зарубили. Я признал, что с 200 подписями есть проблемы, а срубили они мне 2609 подписей (для регистрации Фургалу нужно было собрать подписи 15 433 избирателей; он предоставил на проверку 15 789 подписей. — Прим. «Холода»).
— Прямо с заседания комиссии вы поехали к одному из избирателей, подпись которого была признана недействительной. «Он уже сам снял видео — что я есть, я существую, вот моя прописка, вот мои права, вот мой СНИЛС», — так вы рассказывали в одном интервью. Это был известный активист?
— Нет. Миграционная служба показала, мол, этих, этих и этих людей у нас в базе нет. Я говорю: «Хорошо, давайте выберем любого из них, я отправлю людей, и мы подтвердим, что этот человек есть». Мне дали ФИО, адрес, который указан в бланке, по нему выехали наши активисты. Это был человек из Комсомольска-на-Амуре, и он подтвердил: «Да, я есть, вот мои права, паспорт, мой СНИЛС». Еще и видео снял. А мне в избиркоме сказали на это: «Ну и что?».
Причем экспертизы, которые нам предоставляли, были неправильно оформлены: без печати, только указано «эксперт-почерковед» или просто «эксперт», его фамилия, звание — майор — и все. У меня сразу возник вопрос: а этот майор имеет право проводить экспертизу или он генерала полжизни возил на машине, а сейчас мои подписи проверяет? Мне на это не ответили. Много таких нарушений на самом деле.
— Кто-то еще столкнулся с таким в Хабаровском крае?
— Всех самовыдвиженцев запороли. У нас был такой момент со Станиславом Зиминым, который баллотировался в городскую думу. Ему надо было собрать 63 подписи, он через нотариуса оформлял все подписи. Когда он пришел в думу на рассмотрение вопроса, все 100% подписей зарубила миграционная служба. Он говорит: «Как это может быть, если у меня все подписи зарегистрированы у нотариуса, люди приходили своими ногами и записывались?». А миграционная служба говорит: «У нас таких людей нет» (сам Зимин говорил, что, по мнению избиркома, «где-то сведения о кандидате якобы неправильные, где-то об избирателях». — Прим. «Холода»). Оксане Подкорытовой все подписи зарубили из-за неправильного бланка, который она, между прочим, взяла в ЦИКе (комиссия посчитала, что Подкорытова неправильно написала на подписных листах название выборов, в которых участвует. — Прим. «Холода»).
— На ваш взгляд, в чем причина?
— Они боятся, что люди придут в думу и начнут нормально работать на благосостояние края. Им нужно, чтобы были кнопкодавы, которые будут соглашаться со всем, что говорит [глава Хабаровского края, член ЛДПР Михаил] Дегтярев. Естественно, самовыдвиженцы так делать не будут. Иначе они бы заранее с ним договорились и зашли бы через какую-нибудь партию.
— Смирились ли хабаровчане за год с тем, что Дегтярев возглавляет Хабаровский край?
— Ненависть хабаровчан к нему за это время увеличилась в разы. Он хотел снизить цены на бензин, а в итоге получился транспортный коллапс — у нас несколько недель не было бензина в городе, люди стояли на заправках по восемь-девять часов, чтобы заправиться. После этого цены на бензин взлетели.
Он хотел сдержать цены на жилье, они взлетели порядка 30-40%. Мой отец беспокоился из-за истребления красной рыбы, а как только пришел Дегтярев, у нас опять ставят сетку-рабицу, перекрывают русло и черпают рыбу. Отец боролся с незаконными вырубками лесов, а как только пришел Дегтярев — одни лесовозы идут по трассе. Про городское обслуживание я вообще молчу, про дороги. Ни для кого не секрет, что при Сергее Иваныче в Комсомольске было сделано порядка 60-70% дорог за два года. А я недавно туда приехал, посмотрел — ну все, финиш, дороги разбитые.
Еще был случай. Мы заехали в город в три часа ночи, темнота сплошная. Я спрашиваю у местных, почему так. Они говорят: «Экономят». В смысле? Ставили дорогие светодиодные светильники и сейчас их просто не включают? Они говорят: «Да». В общем, отношение к Дегтяреву в Хабаровском крае очень негативное.
— Как отреагировали хабаровчане на новости о том, что вас сняли с выборов?
— В Комсомольске-на-Амуре люди резко отреагировали, потому что они видели, как мы собирали подписи. Они хотят вставать в пикеты, выходить на протесты.
У меня было несколько точек по краю, я сам выезжал на них и видел, как эти подписи собираются. То, что люди сами приходят на точки — нетипичный случай. К нам порой приезжали за 400-500 км в 11 часов ночи, чтобы поставить подпись. Ко мне лично домой в 11 ночи приезжали.
— Ваши мать и девушка не пытались вас отговорить от политической деятельности?
— Нет, девушка мне, наоборот, помогала. Бывали моменты критичные, когда во время кампании нужна была помощь разного рода, я говорил: «Кристин, можешь срочно помочь?». И она с работы сметчицы бежала домой и помогала. Она со мной и в Комсомольск ездила, хотя это не тот город, куда можно съездить отдохнуть. И все тяготы переносили вместе, например, спали по 2-3 часа в сутки.
В избиркоме в нас никто не верил, а мы взяли и привезли подписи за полчаса до закрытия избирательной кампании. До последнего отбирали, отбраковывали. В итоге, когда составили полный пакет документов, мы поехали колонной через весь город под песню Цоя «Перемен».
В избирком нас не хотели пропускать — дали команду бабушке-вахтеру, но как нас не пустишь? Мы перешагнули через турникет и пошли. Потом нас пытались заболтать, чтобы сказать: «Ой, время уже 18:00, до свидания». В итоге мы заставили комиссию сесть за стол и начать считать. И они решили нам отомстить: восемь часов принимали подписи. Но мы и это выдержали. И на следующий день мы все это выдержали — по 5-6 часов смотрели эти подписи. Поэтому я злился, когда миграционная служба по формальным причинам все запорола.
— Вы думаете, что можно будет обжаловать решение избиркома и подписи признают?
— Нет, я уже в это не верю. Вы сами понимаете, как у нас построена судебная и административная система. Мы, конечно, можем обратиться в суд, потратить деньги и время, но в данном случае мне кажется, что это бессмысленно. Там задача была поставлена сверху.
Я же помню, как мы поехали во Владивосток с [водителем «Фургаломобиля»] Ростиславом Буряком собирать подписи за отца, а его посадили на 10 суток, признав экстремистом из-за того, что у него была вонючка для машины якобы с «неоязыческой символикой». Мы наняли трех адвокатов, а его закрыли на 10 суток. Пройдя через это, я понимаю, как проходил бы суд, если бы мы подали иск.
— В 2014 году, еще будучи студентом, вы баллотировались в хабаровское заксобрание по списку ЛДПР и в гордуму Хабаровска, но не прошли. Как вы переживаете проигрыши?
— Я бы не сказал, что тот опыт был неудачным. Мне тогда отец говорил: «Антох, тебе надо посмотреть, как это все работает изнутри, иди, попробуй». Он хотел, чтобы я прочувствовал эту систему на себе.
И сегодня я бы тоже не сказал, что это — неудача. Я бы сказал, что это определенная победа, потому что до меня никто из оппозиционеров не собирал 16 тысяч подписей за три недели. Причем мы потратили на эту кампанию не 15-17 миллионов рублей, как это делается в Москве, а максимум миллион. Эти деньги пошли на проезд, столики, агитматериалы, колонки и несколько часов в студии, чтобы записать речевки, плюс небольшие презенты людям, и все.
— Вы несколько лет жили в Комсомольске-на-Амуре и выдвигались по Комсомольскому округу. Что бы вы хотели там сделать?
— Начать с местного управления: всех заставить работать всяческими способами, чтобы все было, как при отце. Я понимаю, что возможности депутата Госдумы ограничены — грубо говоря, он может только законы писать, а не контролировать работу каждого, каждый процесс, но есть же и другие методы воздействия на местную власть, чем мы и будем заниматься. Поскольку с выборов меня сняли, мы программу публиковать не стали, какой в этом смысл?
— На вас сейчас оказывают давление?
— Я это называю мелким хулиганством, я уже привык: про меня распространяют ложную информацию в соцсетях.
Но один раз пытались напасть возле дома, балбесы. Я подъезжаю в два часа ночи к дому, смотрю, там компания молодых людей стоит, хотя в это время никого обычно нет, объезжаю дом с другой стороны — там тоже компания. Так я и понял, что меня ждут. Тогда еще меня предупреждали, пытались намекнуть всячески, мол, тебе в политике не место, у тебя будут проблемы. Я в свое время киокушином (стиль карате. — Прим. «Холода») занимался, и у меня есть знакомые спортсмены. Когда я почувствовал опасность, позвонил друзьям, они приехали и быстро потушили эту активность.
Всяческое давление было. Поступали звонки сверху: мы на тебя возбудим уголовное дело. Я отвечал: «Да, ребят, вперед». Я же понимаю, что чист перед законом.
— С отцом же получилось, несмотря на проблемы с доказательной базой? (Фургала арестовали по обвинению в покушениях и организации убийств нескольких предпринимателей в 2004–2005 годах, дело строится на показаниях экс-сотрудника МВД Владимира Першина, сославшегося на рассказы другого человека об убийствах. — Прим. «Холода».)
— Я все равно знаю, что он выйдет, — он ни в чем не виноват. Хотя такие громкие заявления были у СК: говорили, мол, у нас есть доказательства. Если бы у них была доказательная база, они открыли бы все судебные процессы и сказали бы: посмотрите, вот негодяй. Но они этого не могут сделать. Почему? Потому что нет никаких доказательств и взяться им неоткуда, и все это четко понимают в Хабаровском крае.
— Ваш отец, мягко говоря, стал губернатором неожиданно. Вы верили, что он победит?
— Я тогда находился в Комсомольске-на-Амуре и оттуда помогал ему вести предвыборную кампанию. И я примерно понимал, что будет. Но также понимал, что применят админресурс и всячески попытаются его не допустить. Но у него получилось.
— До ареста отца вы обсуждали с ним вашу политическую карьеру?
— Да, и до ареста обсуждали, и после. Когда его посадили и мы первый раз созвонились, он сказал: «Антон, надо идти [на выборы], потому что, если меня осудят, ты сможешь продолжить мое дело». Он очень переживает за край. Даже на последнем суде спрашивал у адвокатов и помощников, что у нас происходит, завершили ли те стройки, которые начал он. Он просит информацию про то, чем живет Хабаровск, потому что он считает своим долгом следить за регионом.
— То, что вас не допустили до выборов, означает, что продолжить дело отца не получится?
— На самом деле многие думают, что если меня не допустили до выборов — значит, все решено. Нет, у меня все получится, потому что я остаюсь в Хабаровском крае и все равно буду влиять на местную политику с помощью тех, кто сейчас во власти. У нас осталась команда, которая была при отце. Я не буду раскрывать фамилии, потому что это опасно для них, но скажу, что дело моего отца живет.
— Вас устраивает то, что вы будете не действовать напрямую, а влиять на местную политику через других людей?
— На сегодняшний день нам только это и остается, но в дальнейшем мы планируем активно участвовать в политической жизни региона. Тем более, что у нас сложились хорошие отношения с [главой Российской партии свободы и справедливости (РПСС)] Максимом Шевченко, и мы будем дальше в крае прорабатывать строительство партии. РПСС — первая партия, с которой мы договорились. Они прислали команду ребят, которые помогали мне со сбором подписей, а также помогли юридически и оплатили кампанию. Я не мог себе это позволить — вы знаете, что у нас сейчас очень много затрат на адвоката, и я не мог забрать деньги у отца и направить их на предвыборную кампанию.
— Ваш отец перенес коронавирус и просил перевести его под домашний арест для реабилитации. Как он сейчас себя чувствует?
— Сейчас нормально, а до этого у него было 45% поражения легких. При этом у него была еще давно операция по удалению части легкого, и, если это все суммировать, у него порядка 70% поражения легких было. Условий для его лечения там не было. Они хотели, чтобы он остался в «Матросской тишине», а потом бы списали все на коронавирус, и дело с концом.
Сейчас мы получили результаты медицинских анализов, снимки и обследования за последний год. После коронавируса у него еще было осложнение — двусторонняя пневмония. Когда ему сделали КТ, там нашли темные точки в легких, и у нас были серьезные опасения, потому что у некоторых знакомых при похожем состоянии легких диагностировали рак. Мы провели исследование КТ у нескольких независимых врачей, включая профессоров в онкоцентре Блохина в Москве. После консультации с врачами мы поняли, что это последствия ковида и рака у него нет. Тогда мы выдохнули. Я рад, что он все это выдержал.
— Как ваша семья это переносит?
— У нас сейчас семья разделилась на две половины: за отца и по другую сторону баррикад. Вот, в частности, Иван Пиляев (зять Фургала, депутат Госдумы по Хабаровскому краю от ЛДПР. — Прим. «Холода»), которого отец сделал депутатом Госдумы. Знакомясь с отцовским делом, я нашел такие документы, что сейчас я его не то что видеть не хочу, я вообще не хочу ничего о нем знать, потому что он напрямую был причастен к посадке моего отца.
Пиляев перед выборами, когда вся эта машина закрутилась, позвонил отцу и говорит: «Сергей Иваныч, с вами хотят пообщаться ребята, которые вас крышевали в 2001-2002 годах». Отец ответил: «Ты че за бред несешь?». А потом до него дошло, что это пахнет подставой, и он начал на него орать и нецензурно выражаться, мол, «кто тебя подослал?», «кто тебе сказал это сделать?». Чуть-чуть его разнес. И эти документы попали в материалы уголовного дела. И это только малая часть.
Почему они не хотят сделать судебный процесс открытым? Потому что понимают, что с такой доказательной базой они проиграют. И сейчас они любыми способами пытаются выбить признание у других фигурантов — Андрея Карепова и Марата Кадырова, которые уже два года как сидят.
— Какие прогнозы на этот счет у адвоката Сергея Фургала?
— Мы же все понимаем, что это дело политическое. После выборов, скорее всего, оно развалится.
— Эпизоды, которые инкриминируют вашему отцу, пришлись на ваше детство. Вы помните те годы? Можете описать, как вы тогда жили?
— В начале 2000-х отец уехал во Владивосток работать на металлоприемку (Фургал выкупил часть заводского цеха у предпринимателя Игоря Богданова, владевшего заводом стиральных порошков «СТИМ», и устроил там металлобазу. — Прим. «Холода»). Он оставил деятельность врача, занялся бизнесом, продал два небольших магазинчика (это был семейный бизнес Фургала, который начинали его старшие братья, сделка составила первый капитал будущего политика. — Прим. «Холода») и поехал работать во Владивосток.
После этого, в 2004-2005 годах, он приехал из Владивостока в Хабаровск и открыл металлобазу (склад или пункт приема металла. — Прим. «Холода»). То есть он не был крупным бизнесменом и не состоял ни в каких организациях, как ему приписывают.
— Вы не чувствовали, что ваш отец — влиятельный человек?
— Да какой влиятельный! Влиятельным он стал, когда его избрали депутатом Госдумы (в 2007 году Фургал стал депутатом Госдумы от ЛДПР. — Прим. «Холода»). Тогда получалось какие-то вопросы решать, но на тот момент — что за бред! У нас в семье и денег-то не было. Средний заработок был, как у всех.
— После ареста отца вы стали помогать протестующим, которые подвергаются репрессиям. Почему?
— Я чувствовал ответственность, ведь люди выходят на улицу, помогают моему отцу и потом из-за этого страдают. И по сей день у нас юристы сидят и помогают ребятам отбиваться, если какой-то протокол выписали, еще что-то. Мы получили колоссальный опыт и у нас как будто образовалась большая семья, в которой люди стоят друг за друга. Многим выписывали огромные штрафы, например, маме троих детей выписали штраф порядка 400 тысяч. Естественно, она эти деньги нигде не возьмет. И люди скидывались и оплачивали многомиллионные штрафы, если по всем посчитать.
— О чем вам говорят ваши избиратели?
— Они поддерживают, спрашивают, что с отцом, когда выйдет, какая динамика у него, что говорят адвокаты. К сожалению, все, что я знаю, я не могу рассказать, но что могу, я постоянно людям докладываю.
— Ваше выдвижение многие воспринимают как символическое. Детей известных людей вообще часто рассматривают через их родителей. Как вы к этому относитесь? Вас это бесит?
— Нет. Меня воспринимают как отдельную личность, а не как «сына за отца». Своим потенциальным избирателям я говорю, что мы будем делать все, за что мы возьмемся. Но так как сейчас меня не допустили, мы будем это делать не напрямую, а в другом формате. Сейчас я буду поддерживать нашего кандидата от РПСС, которого выдвинули по 69 округу и, скорее всего, мы выберем кандидата, который пойдет на 70 округ.
— Вы верите в честную политику?
— В честную политику я не верю, потому что знаю, как это все делается. По первому высшему образованию я инженер по специальности «информационные системы и технологии», я закончил Тихоокеанский государственный университет. А второе высшее я пошел получать как раз по специальности «Государственное и муниципальное управление». Там нам на лекциях рассказывали, «как все есть», а я говорил преподавателям: «Нет, ребят, вы в корне не правы, у нас сегодняшняя действительность — фальсификации, информационный мусор, который бросают друг на друга кандидаты, коррупционная составляющая и много-много таких факторов, как вбросы, админресурс». Многие преподаватели со мной соглашались, и мы сошлись на том, что есть идеальная картина — «как это должно быть, как написано в методичках», и действительность — «как это происходит на самом деле».
Я же видел, когда мы вели губернаторскую кампанию, как нас в военные части не пускали, как солдат строили и говорили: «Вот за того ты должен проголосовать, не проголосуешь — трындец». С таким опытом я понимаю, как что работает и что может произойти. Но я не боюсь этого. Многие во время избирательной кампании сейчас подшучивали: «Антох, вспоминай, что ты делал 15 лет назад». Я говорю: «15 лет назад мне было 15 лет, так что все нормально».
— Намекали на репутационные риски?
— Да. Я же понимаю, что, если захотят, могут сделать все. Мы же общаемся с людьми, сидящими в Лефортово, у нас есть собственный чат, мы встречаемся с людьми оттуда, когда прилетаем в Москву, делаем передачи. Узнаешь судьбы каждого, и все как под копирку. Беспредел — одним словом. Всем понятно, что такие дела и покупаются и продаются.
— Вы же в армии отслужили, какие там были условия?
— Меня отправили в разведроту, потом перевели во взвод охраны на секретный объект, после этого нас отправили в Читу зимой. А зимой в тайге порядка -40-45 градусов на улице. Мы ходили там в старых совдеповских тулупах, потому что новая форма не давала возможности вообще нести службу, она сразу замерзала и становилось пластмассовой. У нас не было централизованного отопления, мы грелись у большой печки-буржуйки. Чтобы разогреть эту печку, надо нарубить дрова — мы выезжали в лес, пилили деревья, потом другая часть роты колола дрова и вечером мы ходили в баню, которую сами же топили, туалет у нас тоже был на улице.
— Сергей Фургал уже тогда был в политике, наверняка были возможности пристроить вас на более комфортное место. Это был ваш выбор?
— Нет, он говорил: «Мы должны служить, как все: куда попадешь, туда попадешь». Хотя была возможность меня пристроить на теплое место в штаб.
Когда я окончил университет, отец сказал: «Ну все, молодец, давай в Комсомольск, на завод, к людям». Когда мне было 18 лет, я сказал: «Пап, я хочу себе машину». На что он ответил: «Да, сынок, без проблем, на что заработаешь, на том и будешь ездить». И так потихонечку-потихонечку я покупал себе машины, и сейчас я езжу на Mazda XL, машина неплохая, стоит порядка миллиона рублей. На нее я заработал сам. Если бы не оплата адвокатов отца, я бы, наверное, уже ездил на другой машине, чуть повыше классом, но пока не могу себе позволить.
Я пока приостановил обучение по второму высшему, потому что мне банально не хватает на это времени, но в дальнейшем я бы хотел продолжить. Когда с отцом все это случилось, времени стало катастрофически не хватать. Если раньше у меня было время на все и даже с избытком, сейчас у меня нет времени даже чтобы поспать, про отпуск и все остальное я вообще молчу.
Засыпает Хабаровск, просыпается Москва, засыпает Москва, просыпается Хабаровск, и ты в режиме нон-стоп. Зато представьте, какой колоссальный опыт я получил за этот год! Отец мне сказал такую интересную фразу во время разговора: сын, черная полоса может быть взлетной, подумай над этим, трудности посланы были неслучайно, не просто так, все эти трудности с достоинством надо пережить и продолжать жить.
— Если отца освободят, чем займетесь?
— Я собираю на отдельный жесткий диск все материалы: фото, видео, песни в честь отца. Вполне возможно, что предложу ему снять по этой истории фильм. Было много интересных моментов: люди специально прилетали в Лефортово на его день рождения с другого конца страны, чтобы спеть песню ему под окнами, переводили по 27 рублей, чтобы показать, сколько людей поддерживает отца (27 — номер региона, Хабаровского края, это символическая сумма, которой протестующие хотели продемонстрировать поддержку Фургала. — Прим. «Холода»), собирали деньги ему на адвокатов, звонили в СИЗО, спрашивали, как отец содержится. Он один раз сказал: «Мне нужен кипятильник». Так люди чуть ли не все кипятильники скупили в Хабаровском крае и отправили в Лефортово.
Я смогу отдохнуть, когда отец выйдет из СИЗО, позвонит и скажет: «Все, Антох, я на воле». Уедем с ним куда-нибудь в тайгу на рыбалку на недельку и поговорим обо всем, я ему расскажу и покажу, как его поддерживали. У нас в тайге была деляна небольшая: домик, банька, природа в первозданном виде, никакой сотовой связи. Нам этого сейчас очень не хватает.
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.
