Пенсионерке из Улан-Удэ Наталье Филоновой за акции в поддержку Алексея Навального, прошедшие 31 января и 21 апреля, присудили штрафов на 250 и 150 тысяч рублей. Первый штраф в апелляции ей отменили, по второму заседание еще не назначено. При этом Филонова воспитывает 15-летнего сына с инвалидностью на пенсию, размер которой, по ее словам, составляет «чуть более 13 тысяч рублей». Наталья Филонова рассказала «Холоду» про свое отношение к стотысячным штрафам за протест, а также о том, как выпускала собственную газету на зарплату уборщицы и истопника.
На акцию 31 января я вышла, чтобы быть плечом к плечу с молодыми, которые осознают, что будущее родины в их руках. Я вижу поросль свободолюбия, поросль человеческого отношения друг к другу.
Меня забрали сразу, увезли в отдел полиции Железнодорожного района Улан-Удэ. Там на меня составили административный протокол по части 8 статьи 20.2 — повторное нарушение порядка проведения митинга, — поскольку у меня уже был штраф в 20 тысяч рублей за серию одиночных пикетов в память о Борисе Немцове год назад. Заодно 31 января мне влепили еще и 19.3 (неповиновение распоряжению сотрудника полиции. — Прим. «Холода») за буйное поведение в стенах отдела полиции: я вела там съемку, не соглашалась отдать телефон, испортила протокол.
Потом меня повезли не в суд, а в другой отдел полиции — в Советском районе. Я не понимала зачем и сопротивлялась. Полицейские, пока доставляли меня к машине, оторвали рукава у моего синтепонового пальто. В отделе надо мной глумились, говорили: «Да кому вы нужны». Мне стало плохо, давление было выше 220. Дежурный вызвал скорую. Из отдела меня увезли в больницу, откуда я выписалась 8 февраля. На выходе меня уже ждали полицейские, которые сгребли меня и привезли в Советский районный суд.
На заседание меня и моего защитника Надежду Низовкину не пустили. Ко мне подошла помощница судьи и сказала: «Если вы через три минуты к нам не присоединитесь, то заседание пройдет без вас». Я ответила: «Часть 8 статьи 20.2 подразумевает, что человек должен присутствовать с защитником. Я вас прошу подождать защитника». Они ждать не стали. Мы смогли попасть только на оглашение решения — штраф в 250 тысяч рублей. На следующий день по 19.3 меня оштрафовали еще на 500 рублей.
Для меня что миллион, что 250 тысяч — не имеет совершенно никакого значения. Я получаю пенсию чуть более 13 тысяч рублей, с которой и удерживают штрафы, и ребенок получает пенсию, он инвалид-сердечник. Если суммарно все собрать, получается, что жить-то не на что. Я судье Борису Танганову сказала: «Ваша голова слетит скоро». Не в физическом смысле, а в смысле «люстрируем вас по полной программе, когда к власти придем». Он молча ушел в совещательную комнату, махнув фалдами мантии.
21 апреля вышли протестовать только 500 человек, то есть те, кто не мог не выйти. Площадь Советов — главная площадь Бурятии, там самая большая голова Ленина в стране — была обнесена металлическими ограждениями, кругом стояли полицейские машины. Акцию жестко разогнали. Меня закинули в автозак, потом выдернули, посадили в УАЗ «Патриот» и доставили в линейный отдел. Я тогда впервые применила практику отказа. Заткнула свою говорливость, вытащила из сумки книжку «Американская грязь», начала читать и на вопросы полицейских не отвечала. Я сказала полицейскому: «Я тебя учила-учила, а ты до сих пор не в рядах оппозиции. Какой смысл мне с тобой разговаривать?» — это я хохмила так. — «Подпишите, что вы отказываетесь [давать объяснения]». — «Нет, вы пригласите понятых. Понятые подтвердят, что я отказываюсь от подписи». И они вынуждены были выполнить это требование. Это впервые со мной произошло. Я переломила ситуацию. Но протокол они все же составили — за повторное нарушение. Суд на следующий день назначил мне штраф — еще 150 тысяч рублей.
27 апреля у меня была апелляция штрафа в 250 тысяч рублей. Мой защитник Надежда Низовкина обратила внимание Верховного суда, что судья Танганов не пустил нас на заседание, а видеозаписи с требованием полиции покинуть площадь вообще нет в деле. Мы выиграли апелляцию, штраф мне отменили. Но на мне висят еще 150 тысяч рублей за 21 апреля, апелляция еще не назначена.
У меня давно нет никакого страха. Бывает чувство напряжения, неудовлетворения, а страха нет. Характер у меня был с детства. Мама моя говорила: «Наташа, бодливой корове бог рог не дал». Я 16 лет проработала воспитателем детского сада и тогда принимала участие в забастовке в поддержку работников народного образования. Наш сад был единственным в районе — благодаря мне, я так думаю, — присоединившимся к забастовке. В середине 1990-х я вступила в КПРФ, в трех созывах была депутатом районного собрания. В 2008 году вступила в «Солидарность». Одному из лидеров движения Илье Яшину тогда на съезде я сказала, что нужно объединяться с другими политическими силами. Он засмеялся: «Наталья Ивановна, вы целиком и полностью наш человек — демократических воззрений». А из компартии меня выгнали за любовь к акциям протеста — коммунисты в Петровск-Забайкальске всегда боялись на митинги выходить.
В 1991 году я написала первую статью для районной газеты «Петровск-Забайкальские огни», а в 1996 году ушла туда корреспондентом. Сказать, что была значимым журналистом, я не могу, но мне эта работа была интересна. У газеты были учредители — администрации города и района. Их главы диктовали условия журналистам. В 2003 году глава города собрал редакцию и сказал нам: «Хотите с нами плыть в одной лодке? Не вздумайте ее раскачивать!». Я начала им доказывать, что такого быть не должно, что должна быть открытая информационная политика, что существует закон о СМИ. Мне редактор газеты (газета маленькая, главреда не было) заявил: «Филонова, если ты хочешь что-то там писать, создай свою газету». Он сказал и забыл, а мне эта мысль в голову запала. Я думаю: «Подожди, а ведь попробовать можно».
Это было озарение. Я придумала название своей газеты и как ее можно сделать, не имея на руках ничего, кроме амбиций и желаний. Я назвала газету «Всему наперекор», потому что ни денег не было, ни возможностей Это действительно всему наперекор.
Я учредила газету, пользуясь тем, что 999 экземпляров можно напечатать без государственной регистрации. Первый номер я сделала в долг, продала его, а вырученные деньги пошли на печать следующих. О, какие это были времена! Я, как алкоголик, из дома выносила всё для того, чтобы сделать газету. Я зарабатывала черным трудом на нее: работала сторожем, истопником, уборщицей. У меня в то время пенсии не было.
Меня дискредитировали, унижали, что попало поговорили, насмехались: «Ой, да что толку-то от твоей газеты? Что толку от твоей деятельности? Умные мамочки сидят со своими детьми. А ты, дура, бегаешь». В тот период времени я многого боялась, но настойчиво продолжала идти по этому пути.
Однажды я работала сторожем в типографии и ночами писала в газету. Там каменные типографские стены и огромные окна, на которых нет ни тюля, ни занавесок. Я сижу как на экране. Несколько ночей подряд подъезжала машина, останавливалась напротив окон и светила на меня. Я думаю, это был кто-то от власти, но кто, я не знаю. Им не нравилось то, что я пишу.
Я перетаскивала свой стул и стол в простенок между окнами, садилась и спиной ощущала страх. Я понимала, что если они захотят меня изуродовать, то смогут сделать это только так. После смены мне нужно было возвращаться домой, к семье, из Петровск-Забайкальска в Новопавловку. Я ездила на попутках по ночам. Но всегда добрые люди приходили на помощь.
В 2011 году моя газета выступала против оптимизации образования. Петровск-Забайкальский хоть и небольшой, но это бывший город металлургов. Микрорайоны по наименованию производств — Пески, Совхоз, Мясокомбинат — в город не входили, но затем их присоединили, малокомплектные школы на этих окраинах решили оптимизировать, то есть закрыть, а детей возить в центр. Школы нужно было отстаивать, ведь если нет школы — умирает район.
Я, правозащитницы Надежда Низовкина и Татьяна Стецура 11 июня организовали народный сход и устроили шествие к администрации города, где засели на круглосуточную забастовку. У нас была уверенность, что школы можно отстоять. И тут подходят старые учителя-пенсионеры и своим молодым коллегам говорят: «Если вы сейчас не разойдетесь, вас будут расстреливать». Это была провокация. Подъезжает милиция с оружием наперевес, окружают площадь. Люди побросали плакаты — и вниз с горы, к стадиону «Труд». Скатились, как горох.
За что я ненавижу эту власть? За то, что так людей унижают. За то, что людей запугивают, пытаются в такие нечеловеческие условия поставить.
Я, Низовкина и Стецура остались на площади втроем. Полицейские нас окружили, схватили, затолкали в УАЗик. Задержания были жесткие. В ответ на их действия я одному сотруднику плеснула воду из бутылки в лицо, а второму сшибла фуражку с головы нечаянно. «Ну, все, бойтесь теперь, — говорит один из них. — За нападение мы сейчас вас...» Нас два дня держали в полиции — мы объявили сухую голодовку. Потом на нас составили административные протоколы и повезли в суд. Нам дали по 10 суток каждой. Выступая в суде, я назвала помощника прокурора Алексея Семенова «придурком», но тогда на это никто не обратил внимания. А когда я уже вернулась домой, на меня возбудили уголовное дело по 319 статье за оскорбление представителя власти. Семенов написал, что я его лично оскорбила на суде. Семь с половиной лет продолжались расследование и суд, а в процессе этой тягомотины они еще оскорбление судьи мне приписали (297 УК). В одном из судов я в порыве схватила цветочный горшок и метнула — но не по направлению судьи, судья был на перерыве. А то меня бы точно не выпустили оттуда. После долгих разбирательств по обеим статьям мне назначили штрафы.
Свою газету я делала до 2015 года. В тот год мы переехали в Бурятию, я была уже на пенсии. К этому времени власть уже вовсю уничтожала гражданское общество в стране. Я помню, в начале 1990-х были забастовки и их никто не разгонял. Никакого ужесточения законодательства не было. Был период демократических перемен. И в этот период общество могло влиять на власть. Я помню, когда глав администраций чуть ли не по требованию организаторов митингов приглашали на трибуны, и они стояли и обтекали, так как не могли выплатить зарплату. Переломные годы, я считаю, — 2006-2007-й. В те годы были объединены Иркутская область с Усть-Ордынским Бурятским автономным округом, а Читинская область и Агинский Бурятский автономный округ образовали Забайкальский край. Я лично на себе тогда испытала перемены: если ты, например, публикуешь мнение противников объединения, тебя начинают преследовать.
В 2011 году массовые акции протеста начинали обезглавливать, начались прилюдные порки, и общество стало затихать. Я пережила эйфорию от того, что у нас демократические перемены в стране, когда расцвел парламент. Я ощущала ветер перемен, а потом началась рутинная работа по уничтожению гражданского общества. Патриотизм наш, который в наших душах, власть украла для себя. У них надувный патриотизм, квазипатриотизм, с раздутыми щеками патриотизм.
Почему меня, например, тронула акция Навального? Потому что она против равнодушия, против того, чтобы люди были винтиками. Надо нам уже в общество нормальных людей превращаться. Но моей жизни на все это не хватит. «Жаль только — жить в эту пору прекрасную / Уж не придется — ни мне, ни тебе».
