«Мы хотели бы уехать и заниматься фермерством»

Интервью жены Павла Грин-Романова, осужденного на 3,5 года за распыление перцового баллончика на акции протеста
«Мы хотели бы уехать и заниматься фермерством»

9 апреля Мещанский суд Москвы приговорил к 3,5 годам колонии 23-летнего Павла Грин-Романова. Обвинение просило для него 8 лет за то, что он распылил перцовый баллончик в сторону росгвардейца на акции в поддержку Алексея Навального, прошедшей 31 января. Полина Грин-Романова рассказала «Холоду», как их полтора дня держали без сна, еды и адвоката, что они делали во время акции протеста и как планируют пережить эти три с половиной года.

Где сейчас находится Павел?

— В московском СИЗО «Медведь», ждет апелляцию. Через несколько дней после задержания его доставили в СИЗО в Капотне, потом перевели в «Матросскую тишину», потом в «Медведь».

Откуда он родом и чем вы занимаетесь?

— Он родился в Донбассе, в городе Красный Луч (город в самопровозглашенной Луганской народной республике, в 2016 году Верховная Рада Украины переименовала Красный Луч в Хрустальный Луганской области. — Прим. «Холода»), там же закончил 11 классов и отучился на сварщика. Пашка приехал в Москву, потому что в Луче работу было не найти, стал подрабатывать промоутером, аниматором. 

Нам было тяжело, потому что ему без гражданства сложно было найти работу. Сначала мы решили сделать ему паспорт ЛНР, а с ним уже подали на гражданство России и сделали прописку. Паша разбирается в компьютерах, технику любит. Его последнее место работы — администратор в компьютерном клубе.

Мы любим вместе проводить время: он — поиграть в компьютерные игры, а я иногда смотрю, как он играет, или что-то свое делаю: сижу в телефоне, готовлю. Сама я обычный человек. Раньше работала бариста, сейчас у меня нет работы. Мне 19.

Полина и Павел Грин-Романовы. Фото: личный архив

Война в Донбассе на него сильно повлияла?

— Он войну не видел как таковую — его семья переезжала: и в Россию приезжали, и в Донецкой области были, смотрели по условиям, где лучше, где работа есть. Но один раз, когда он приезжал к друзьям в Донецкую область, там недалеко упала граната или что-то еще — стены тряслись, гремело. Но он вспоминает это без сильных эмоций — было и было.

Почему вы решили пойти на акцию 31 января?

— Мы видим, что происходит, как много людей сажают из-за политики. Хотя они просто хотят пожить получше: свободы, спокойствия, стабильности. Это базовые вещи, которые должны быть у каждого человека. Мы разговаривали об этом, обсуждали. 

До этого мы не ходили на акции. А тут увидели, что 31 января будет митинг, и поняли, что не сможем находиться дома. Мы поехали туда, потому что хотели правды.

Куда вы поехали?

— Мы вышли на «Сухаревской», были около торгового центра. Там стали задерживать людей, которые просто шли спокойно по своим делам. Мы офигели. Хотелось поддержать людей, но было страшно, потому что омоновцы в шлемах, все в черном, держатся друг за друга, плечом к плечу идут на тебя.

Потом мы увидели в группе штаба Навального, что люди идут на площадь трех вокзалов, и тоже отправились туда. Там было очень много людей: кто-то кричал, кто-то просто стоял. Толпа волновалась туда-сюда, мы оказались ближе к центру. Видим: ОМОН стоит полукругом, начинает подходить к нам, махать дубинками. Кому-то прилетело по голове. 

Это было стремно, все происходило очень близко от меня. Паша это тоже видел, и он просто достал баллончик и пшикнул, не думая. Я закричала: «Кися, нет! Кися, нет!» (я его так называю). Я держала его за руку, дергала, и он начал расталкивать толпу, чтобы мы прошли через нее. Он не целился в конкретных людей, а брызнул куда-то, лишь бы это все прекратилось.

Что было на следующий день?

— Все было спокойно. Вечером мы с Пашей зашли навестить мою маму. Вышли около 11 вечера, прошли метров 50 от дома, и тут нас окликнули: «Стойте, стойте!».

Двое крепких мужчин в штатском достали удостоверения. По-моему, они сказали, что из уголовного розыска, и показали нам видео, где Паша выпускает перцовый газ в сторону росгвардейца. Сказали: «Пройдемте в машину». По дороге они задавали какие-то дурацкие вопросы: «А вы мужу доверяете? Какие у вас отношения?». Я ответила: «Все нормально у нас». Они сказали, что он менял фамилию шесть раз, говорили Паше: «Поедешь по 327-й» (статья 327 УК «Подделка, изготовление или оборот поддельных документов». — Прим. «Холода»). Я им сказала, что мы вдвоем меняли фамилию один раз, когда расписывались в Тверском ЗАГСе. Мы тогда взяли двойную фамилию: мою — Романова и его — Грин.

Куда вас повезли?

— Мы приехали в отделение полиции на Ленинградском вокзале. Меня допрашивали двое мужчин в штатском — один был тот, который нас задержал, второй из отделения. Сколько человек допрашивали Пашу, я не знаю — он был в другом кабинете. 

Утром я смогла выйти в туалет, и тогда позвонила маме и сказала: «Нас задержали, мам. Ищи адвоката, надо что-то делать». До этого сотрудники не хотели, чтобы я сидела в телефоне, говорили: «Уберите». Мама меня поняла, сказала, что сейчас позвонит знакомому адвокату, тот найдет специалиста по уголовным делам.

Потом приехали, как нам сказали сотрудники в отделении, фээсбэшники. Они начали нам задавать вопросы в грубой форме, орать. «Вы решили тут, — крикнул один из них Пашке, — Донбасс устроить?». Я старалась отвечать за Пашу, чтобы он молчал, потому что чувствовала, что мне-то ничего не предъявят.

Один из фээсбэшников потребовал, чтобы я разблокировала телефон. Я отдала ему телефон, он зашел в телеграм, глянул группы, позадовал вопросы: «Что это за группа? А эта?». Посмотрел видеозаписи, вернул телефон и попросил его убрать.

Один из сотрудников в отделении сказал, что якобы после действий Паши у одного из росгвардейцев ожог первой тяжести и что это подходит под статью 318.1 (часть 1 статьи 318 УК — применение в отношении представителя власти насилия, не опасного для жизни и здоровья. Уже во время расследования дела обвинение Павлу Грин-Романову ужесточили: поменяли первую часть на вторую — «насилие, опасное для жизни и здоровья». —  Прим. «Холода»)

Потом приехали из Следственного комитета, Пашу увезли, а меня оформили по административке, статья 20.2, ч. 6.1 — участие в несогласованном митинге, — и повезли на обыск домой. Там следователь по особо важным делам меня очень сильно напугал, сказав: «Мы сейчас твоего на три года закроем». Это было, можно сказать, с порога. У меня началась истерика, я на полу валялась, плакала очень сильно.

После обыска мы приехали в Следственный комитет. Там был адвокат, которого мама нашла. Провели очную ставку Паши со мной. После этого мы немножко поговорили, подержались друг за друга. Он был напуганным. Я старалась его поддерживать.

Где вы спали в ту ночь?

— Мы тогда в общей сложности не спали полтора суток. Я только два часа поспала, сидя на стуле в кабинете в отделе полиции. Сотрудники спали на диване в том же кабинете, а Паша вообще не спал. У него и еды не было. Я тоже ничего не ела, только колы попила. Когда ты настолько переживаешь, ты забываешь, что тебе надо в туалет, или поесть, попить.

После очной ставки меня привезли обратно в отдел полиции, оставили в камере на ночь, а наутро — в суд. Дали 12 суток. Я офигела, потому что мне все говорили: «Будет штраф. Все нормально». 

Павел Грин-Романов. Фото: личный архив

Куда вас доставили?

— В изолятор в Мневниках. Там я находилась шесть дней, и там же я узнала по телефону от мамы, что Пашу в СИЗО закрывают на два месяца. Это было тяжело, страшно, стремно. Тогда у меня началась бессонница и продолжается до сих пор. 

Через шесть дней нам сказали, что везут какую-то мужскую партию и нужна большая камера, а нас перевозят. Мы не понимали, куда нас везут, боялись, что это будет очень далеко и что родственники не смогут приехать. В итоге нас доставили в Сахарово. Там кровати были очень жесткие. Я просыпалась, как будто меня избили, болела голова, спина болела сильно. 

После Сахарово вы виделись с Павлом?

— В «Матросскую тишину», куда его поместили, было не пробиться — свидания были заняты до мая. Уже в полночь нового дня за несколько секунд разбирались все новые даты свиданий. У меня еще была проблема — сложно было вбить фамилию. Как в паспорте она не проходила из-за дефиса, и я потом стала вбивать фамилию слитно. Но в «Матросскую тишину» на свидание мне так и не удалось попасть. Потом его перевезли в «Медведь», о чем я узнала только из его письма. И уже туда я встала на свидание в электронную очередь. Попала два раза в конце марта.

Как он чувствует себя в СИЗО?

— Когда мы виделись, он мне сказал: «Вокруг нормальные люди. Все окей». Но мы говорили больше о том, что покушать ему — он есть хотел. С заказами там иногда беда, а так в принципе не жаловался. Он по мне скучает. Это тоска, это больно. Но от этого никуда не убежишь. Ты просто с этим живешь.

Как проходил суд?

— Это был Мещанский суд. Судья Елена Каракешишева рассмотрела дело за одно заседание. В зале была судья, ее помощник, Паша, его двое адвокатов, я, прокурор, потерпевший росгвардеец и еще один свидетель — это был один из тех, кто нас допрашивал в отделе полиции. И все, больше никого не пустили. Родных Паши на суде не было.

Я была в статусе свидетеля, причем меня записали на сторону обвинения. Когда мне адвокат это сказал, я его спросила: «Вы прикалываетесь? Шутите?». В результате меня опрашивали как сторону обвинения, то есть я подтверждала, что все это было, а потом меня защита опрашивала по характеристике, и я давала положительную характеристику.

Павел Грин-Романов на оглашении приговора. Фото: пресс-служба Мещанского районного суда

Вы не отказались от дачи показаний?

— Я сказала в суде, что не буду отвечать на вопросы прокурора, а буду отвечать только на вопросы судьи и защиты. Мне сказали: «Не-не-не, так нельзя». И, чтобы приняли мою характеристику, где я про Пашу хорошо скажу, я стала отвечать на все вопросы.

Вам сложно было участвовать в процессе?

— На процессе было нервно, непонятно, что происходит. Мои показания не все учитывались. То есть они учитывались, но только в той степени, в которой это нужно было суду — показания, подтверждающие сторону обвинения, а другого не надо было. Что там людей били, это суд не слушал.

Когда был 15-минутный перерыв, я побежала, сделала копии характеристик. Они у меня, слава богу, были в телефоне, я их распечатала где-то в ближайшем «Доме быта». Прибежала обратно в суд, мы успели их приложить, но все ходатайства отклоняли. Паша извинился перед росгвардейцем. Сказал, что не хотел починить ему какую-то боль. Сказал, что хотел нас защитить.

Сотрудника Росгвардии допрашивали?

— Да. Он просто говорил: «Я согласен с прокурором».

Что Павел говорил в прениях и в последнем слове?

— Прения прошли очень быстро. Паша не понимал, что там надо делать. Он хотел пообщаться с адвокатом перед этим, но ему не дали.

Прокурор запросил восемь лет. У Паши лицо было, как будто он прощался со мной. Он в ужасе был. Я пыталась его успокоить, но не получилось — нам не дали поговорить. Я могла только жестами ему показывать: «Успокойся, успокойся».

Потом он сказал последнее слово, что не хотел плохого. Он извинился перед тем человеком еще раз и сказал: «Не надо. Зачем ломать вот так жизнь и так калечить людей? Зачем разбивать сердца?». Я чуть не заплакала.

На приговоре он мало на меня смотрел. Я ему шептала: «Я тебя люблю», а он стоял и не знал, что мне сказать. Я думаю, он боялся, что ему сейчас скажут: «Восемь» — и все. Приговор огласили — три с половиной года. Тут он уже посмотрел на меня, мы улыбнулись, и он сказал: «Три с половиной  — это не восемь, конечно».

Как родственники отнеслись к уголовному преследованию Павла?

— Мой отец отреагировал так, что мы просто перестали общаться. Мама ему позвонила, спросила, может ли он помочь деньгами на адвоката. Его ответ был плохим, по смыслу — помогать не будет. Я написала ему: «Зачем ты так делаешь?». Он, можно сказать, меня послал. Я сказала ему: «Дочки у тебя больше нет». Мама меня поддерживает как может, хотя у нее есть свои проблемы. И тетя у меня очень хорошая, она тоже меня поддерживает, слушает.

Кто-то еще вам помогает?

— После спецприемника появились люди, которые мне писали, узнавали, как я: девчонки, с которыми я была в Сахарово, некоторые мои старые знакомые, но и незнакомые люди, которые узнали о моей ситуации из интернета, тоже просто писали. Это было невероятно. Я к такому не привыкла — у меня вообще как таковых друзей нет. А эти люди реально старались быть рядом, писали мне, приезжали. Когда я вышла из суда, я была очень удивлена, что там было много людей, кто-то подходил, выражал поддержку. Когда я написала пост в инстаграме об уголовном преследовании Паши, кто-то начал донатить, кто-то писал теплые слова — это безумно приятно. Люди понимают, что происходит, и это круто.

Какие у вас планы?

— Мы просто ждем, когда будем вместе, чтобы уехать отсюда. Можно беженцами куда-то переехать, где проще с гражданством, пособием, жильем и будет какая-то поддержка. Мы хотели бы уехать и заниматься фермерством. Жить, может быть, не в деревне, но в очень маленьком городе, где можно завести своих животных. Я очень люблю животных. Я сейчас живу у мамы и со мной четыре собаки, четыре кошки, хорек, крысы, черепаха. Хочется сделать свой уютный уголочек, где и животные могут жить, и дети вырасти.

В понедельник, 12 апреля, я была на свидании у Паши. Мы уже нормально поговорили. Я сказала: «Ты знаешь, что пережить это сложно, но нам придется это сделать. Давай держись». Он справляется, молодец. Не загоняет себя в дурь всякую, пытается не переживать, отстраняется. На свидании я ему сказала: «Я бы хотела, чтобы, когда мы соберемся завести ребенка и придет время его рожать, ты был рядом со мной». Это его сильно растрогало.

Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наши социальные сети!

«Холоду» нужна ваша помощь, чтобы работать дальше

Мы продолжаем работать, сопротивляясь запретам и репрессиям, чтобы сохранить независимую журналистику для России будущего. Как мы это делаем? Благодаря поддержке тысяч неравнодушных людей.

О чем мы мечтаем?
О простом и одновременно сложном — возможности работать дальше. Жизнь много раз поменяется до неузнаваемости, но мы, редакция «Холода», хотим оставаться рядом с вами, нашими читателями.

Поддержите «Холод» сегодня, чтобы мы продолжили делать то, что у нас получается лучше всего — быть независимым медиа. Спасибо!