«Шрамы — это как флешбеки в прошлое, живое воспоминание»

В 2013 году тату-мастер из Бразилии Флавия Карбальо создала проект A Pele da Flor («Кожа как у цветка»), в рамках которого она бесплатно делает татуировки девушкам, ставшими жертвами насилия. Сегодня в России есть аналогичный проект «Перерождение», в который входят девять мастеров: шесть женщин и трое мужчин. «Холод» поговорил с одной из мастеров «Перерождения» Таей Сайготиной о том, почему она решила безвозмездно помогать девушкам и какой это дало отклик, а также с Пашей Левшой о том, насколько сложно заслужить доверие женщин, подвергшихся насилию со стороны противоположного пола.

Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.

Когда мне было 17 лет, мы с подругой гуляли и увидели беременную женщину, лежавшую на асфальте. Оказалось, муж ударил ее и вытолкал из подъезда, причем не в первый раз. Как только мы подбежали к ней, он позвонил ей со словами, что видит нас из окна и сейчас пойдет за нами. Мы побежали в соседний подъезд, вызвали полицию, скорую. Те десять минут, пока мы ждали, были очень страшные, потому что он постоянно звонил ей и говорил, что сейчас придет и убьет всех. Потом приехала полиция, мы дали показания и передали женщину скорой. Так мы впервые столкнулись с насилием. 

Я также часто наблюдала случаи насилия со стороны отцов, которые избивали своих дочерей. Когда я училась в восьмом классе, моя одноклассница покрасила волосы. На следующий день она пришла с наполовину сбритой головой. Оказалось, что отец налетел на нее, начал брить ей голову и остановился, только когда она упала в обморок. Причем это тот случай, когда ты не можешь так просто взять и уйти — ты ребенок, тебе 15 лет.

Еще один повлиявший на меня случай приключился с моей школьной подругой, когда мне было 16. Она позвонила мне и попросила сделать макияж перед работой, зная, что я хорошо работаю с цветами. Я согласилась. Когда она зашла в квартиру и сняла солнцезащитные очки, я увидела, что у нее сильно опухшее лицо сине-фиолетового цвета. Часа полтора я старалась нейтрализовать фиолетовый, более-менее получилось. Потом позвонил молодой человек, который избил ее. Я взяла трубку, он начал мне угрожать. В тот момент я чувствовала себя так же, как в том подъезде — боялась не только за ее, но и за свою жизнь. После этого я старалась, чтобы подруга чаще приходила ко мне, вырывалась из этого. И каждый раз он звонил мне, угрожал, что приедет и убьет нас, и об этом никто не узнает. Когда она наконец с ним рассталась, он еще долго преследовал ее, написывал, поджидал у дома.

Творчество всегда было моим островком спокойствия — в 10 лет, когда мне подарили выжигатель по дереву, я поняла, что мне нравится выполнять кропотливую работу. После школы я поступила на дизайнера, но не доучилась. Я перенесла тяжелую операцию на спине, которая почти на год выкинула меня из жизни. После реабилитации я переехала из родных Лабытнанг в Москву и училась еще несколько лет на гримера-визажиста. Как раз в тот период я сделала татуировку на плече и вдохновилась атмосферой тату-студий. Я погрузилась в изучение всего, что связано с татуировкой, искала близкий мне стиль. Понемногу я начала осваивать технику рисования на искусственной коже, потом — на знакомых людях. На мое творчество и рисунок сильно повлиял муж, тоже художник, с которым мы познакомились, когда он пришел ко мне в студию набить татуировку. В отличии от меня, самоучки, у него сильная художественная база, и он заполнил пробелы в моем рисунке. Сейчас мы работаем вместе. 

Я всегда задавалась вопросом, как могу помочь жертвам насилия, ведь я художник — не психолог, не врач. И года два назад я прочитала про проект Флавии Карбальо. Меня восхитила ее история. Я узнала, что в России есть Женя Захар, организовавшая проект «Перерождение», мы с ней списались. Она рассказала, как работает с жертвами насилия, делая им татуировки, я поняла, что тоже смогу помочь. 

Шрамы — это как флешбеки в прошлое, живое воспоминание. Каждый раз, когда ты стоишь у зеркала и смотришь на себя, ты вспоминаешь, в результате чего он получен. Кроме того, в обществе очень много нетактичных людей. В какой бы компании я не была, если там находились девушка или парень со шрамом на видном месте, каждый считал своим долгом подойти и спросить, откуда он. У человека сразу открывается незажившая рана. Он пытается максимально скрыть шрам.

Я до сих пор помню ощущения моей первой клиентки после того, как мы перекрыли шрам — парень прижег ее сигаретой. Она стала будто более уверенной. Ты уже перестаешь замечать его, а люди — спрашивать. 

Девушка начала встречаться с парнем, они съехались, поначалу все было хорошо. Потом оказалось, что ему не нравятся ее друзья, и они чуть ли не 24 часа в сутки были вместе. В какой-то момент он начал бить ее, но она закрывала на это глаза, списывала на жаркий темперамент и думала, что так у всех — бьет значит любит. Один раз в порыве ссоры он прижег ее сигаретой, после чего у нее остался след, с которым она ко мне и пришла.

Уходя из дома, он обычно приковывал ее наручниками к батарее. Когда это повторилось в очередной раз, она сказала, что у нее сильно болит живот, и попросила купить лекарства. Он отвязал ее, но закрыл дверь так, чтобы она не смогла выйти. Пока он был в аптеке, она сбежала через окно. Бежала так быстро, как никогда в жизни не бегала. Потом в течение двух лет он написывал ей. К тому времени она уже вышла замуж. Эти ребята, которые бьют своих девушек, любят напоминать о себе, всплывать в их жизни. Это как живой шрам.

Другая девушка встречалась с парнем, который кидал в нее табуреткой, после чего у нее остались шрамы. Однажды она возвращалась со спортивной секции, проходила мимо гаражей, и ее схватил какой-то мужик, повалил в сугроб и изнасиловал. Когда она пришла домой, молодой человек не поверил ей, стал говорить, что она уродина, никому не нужна. На моей памяти это самая жесткая история — пережить такое и не получить дома поддержки. 

Я год встречалась с художником, уважала его, все было хорошо. Потом он изменился — от чего угодно мог взорваться. И произошла ситуация, после которой все уважение сразу же пропало. Он повесил свои рисунки на стену, а я захотела то ли их перевесить, то ли просто повесить более аккуратно. Я подошла к его рисунку, аккуратно сняла, в этот момент он подбежал ко мне и начал душить. Тогда я просто смяла этот рисунок и кинула ему в лицо. Он сел и расплакался. Я уже знала, что мы никогда не будем вместе, мне было достаточно одного этого раза. В эту секунду ты не знаешь, что тебе делать. И я не знаю, насколько нужно быть физически подготовленной, чтобы дать отпор. И то, мне кажется, это не гарантия. Ты же не ждешь удара в спину от самого близкого человека.

Вообще все истории похожи. Поначалу все парни очень романтичные, у вас сильная любовь. В один момент все меняется настолько быстро, что ты даже не успеваешь понять как. Любовь затуманивает и притупляет твой рациональный взгляд на происходящее. Самое страшное, что большинство считают себя виноватыми, и остаются, чтобы все поправить. «Он же не был таким раньше» — а на самом деле всегда был. Вера вообще делает с человеком невероятные вещи. Когда сильно веришь, ты готов терпеть любые вещи. Как и страх.

Многие девушки не уходят, потому что боятся преследований или того, что их убьют. Ты можешь позвонить в полицию, и последует ответ: «Ну вас же не убили. Убьют — приходите». Я сначала с трудом верила клиенткам, которые рассказывали это, но потом поговорила со своей бабушкой. Оказалось, что ее коллега по работе ходила в полицию, и ей сказали те же слова. Все приходившие ко мне девчонки боялись пойти в полицию. 

Мне очень больно, когда говорят, что девушка сама виновата. Я живу с молодым человеком, и однажды он приболел. Мне нужно было добежать до аптеки, на дворе — глубокая ночь. Я надела кроссовки, толстовку с капюшоном, спрятала волосы, не красилась. В общем, выглядела максимально нейтрально. И даже при таком виде толпа парней свистела мне, подзывала: «Эй, иди к нам». Никто от этого не застрахован, и неважно, будешь ты выглядеть как серая мышь или наденешь мини. Но самое страшное, что девушки про таких же девушек говорят: «А не надо было так красиво выглядеть, не надо краситься». Ладно мужчины, может, им сложнее поставить себя на место женщины, но когда так говорят сами девушки…

На самом деле, многие парни тоже страдают от рук девушек, в обществе эту проблему недооценивают. Один из моих клиентов, не в рамках «Перерождения», узнав, что я перекрываю шрамы, рассказал, как в порыве ссоры девушка, по ее словам, «случайно» пырнула его ножом в руку.

В рамках «Перерождения» ко мне обращаются примерно раз в месяц. Думаю, многие просто не знают, что я этим занимаюсь. Еще часто спрашивают: «У меня шрам от падения с велосипеда, а я скажу тебе, что… Как ты проверишь?». На самом деле никак — все на честность людей. Мне хочется верить, что я смогу понять. По крайней мере уже попадались те, кто хотел, наврав, получить бесплатную татуировку. И когда я просила рассказать историю шрама, человек пытался что-то придумать, при этом путаясь в деталях так, что было очевидно — он врет. Или отвечали: «Ой, ладно, не надо». Столкнувшиеся с насилием люди чувствуются даже по переписке. 

Мне принципиально важно, чтобы мы могли отрисовать индивидуальный эскиз и девушка не встретила человека с такой же татуировкой. В основном выбирают цветы — классический мотив женского тату. Многим вообще все равно, главное — чтобы не было видно шрама. Но есть и те, для кого это что-то глубокое. Скоро я буду перекрывать шрам старой клиентке. Мы будем отрисовывать руку кукловода, которая держит марионетку. Причем на лице марионетки просветление, словно она из чего-то вырвалась, и в нее вдохнули жизнь. А я еще предложила изобразить в руке марионетки ножницы, чтобы она сама срезала ниточки кукловода — как бы освобождаясь.

Я родился в простой семье. Отец с 16 лет работал на спецтехнике: комбайны, экскаваторы, паровые установки, тракторы. Ему осталось три года до пенсии. Он приходит с работы, садится перед телевизором и говорит: «Осталось 3 года, 7 дней, 12 часов. Я почти что отработал». Он всего добился сам, и мы с братом берем с него пример. У кого-то кумир Киркоров, а у меня — батя.

Я полюбил рисовать в третьем классе. У меня был альбом с изображением волка из «Ну, погоди!». И я захотел нарисовать такого же — получилось похоже. Моя классная руководительница, она же учительница по рисованию, оценила рисунок. Она просила меня рисовать для всяких конкурсов. Но в девятом классе моя школьно-рисовальная карьера завершилась. Учительница попросила нарисовать для конкурса железнодорожный вокзал нашего города на ватмане размером с дверь. Нарисовал ей, принес. Она сказала, что как-то пустовато, попросила дорисовать дорогу. Сделал. Потом — машины. Тоже сделал. Когда она повторно отправила меня дорисовывать людей, я психанул, смял ватман и выкинул его в урну. В итоге у меня три по рисованию.

В 19 лет я познакомился с художником. У меня не получалось рисовать портреты — а он посоветовал мне начать с портретов тех, с кем я живу, кого больше всех знаю. Когда рисуешь кого-то из близких, тебе необязательно постоянно смотреть на фотографию, ты на автоматизме помнишь какие-то черты лица. Для меня таким человеком была мать. Получилось очень похоже. Этот же художник рассказал мне о многих классных приемах, которые и в татуировке пригодились. Тату-мастером я вообще стал случайно, моя основная работа — оператор станков с программным управлением. Пойти в тату меня друг надоумил. Я думал, поиграюсь этим немного и все, но пошло.

В 2018 году я увидел новость про проект Жени Захар. Идея «Перерождения» показалась мне благородной. Кроме того, я устал слушать, что татуировки уродуют тело. Хотелось доказать, что они могут нести целительный эффект. Даже моя мама, ярый противник татуировок, которая всегда говорила, что я занимаюсь ерундой, к этому отнеслась с пониманием. Женя взяла меня, но первые восемь месяцев никто не отзывался. Сейчас же в основном все страдают от мужиков, так что особого доверия к нам нет. По этой же причине Женя брала в проект не всех желающих. Ее муж тоже хотел принять участие, но не подошел по своим габаритам. Сам по себе парень добряк, веселый, но с виду грозный — здоровый мужик, с длинной бородой, как дровосек, весь в татуировках. И образ целителя с ним не вяжется. У девушек в рамках «Перерождения» больше клиентов. Девушке проще довериться такой же девушке. 

Ко мне приходила 17-летняя девушка. Однажды она шла домой и встретилась с двумя ребятами из своей компании. Они предложили проводить ее домой, а потом затащили в подъезд и вдвоем изнасиловали. На тот момент ей было 15 лет. Она забеременела. Хотела избавиться от ребенка, но не смогла. Родила в 16. Но при родах были осложнения — ее прокесарил какой-то доктор-коновал, изуродовал живот. Я посчитал, что эта ситуация в рамках проекта. Мы перекрыли шрам переплетением сакуры. После перекрытия она сказала, что все помнит, но теперь хотя бы в зеркало может смотреть. 

Еще я работал с женщиной, которую муж несколько раз пырнул ножом по пьяни. Ее удалось спасти, врачи прооперировали, но на животе остался ужасный шрам — тянулся вниз и вбок от пупка. Мы решили перекрыть шрам розой. Изначально выбрали белую, но в итоге она стала черной. На шраме сделали стебелек. Остаточные точки после швов я перекрыл капельками воды, которые отражали черный цвет розы. Получились черные капли с белыми бликами. Это моя любимая татуировка в рамках проекта. Сейчас эта девушка пишет мне и говорит, что уже не стесняется ходить на пляже в купальнике — и задумывается над идеями для следующих татуировок. 

Иногда приходится отказывать  — я не всесилен. Так, я не работаю с ожогами, боюсь сделать еще хуже. Одна девушка прислала мне фотографию своего ожогового шрама. Ее муж потерял работу, около месяца сидел в запое, начал кидаться на нее — и однажды схватил с плиты кастрюлю с кипятком и ошпарил жену. Как итог — жуткий шрам на все предплечье. Я не смог ей помочь, потому что просто не знал, как его можно заколоть. По-хорошему ей нужна была пересадка кожи.

Также было оговорено, что в рамках проекта мы не работаем с суицидом. Мне писали девушки, которые в юности изрезали себе вены, я отказывал. Обращались и сидевшие мужчины. Тюремная администрация превышала полномочия, избивала заключенных до полусмерти, и те вскрывали себе вены, чтобы остановить этот ужас. Тогда я отказал — но позже было решено, что в подобных ситуациях каждый мастер поступает на свое усмотрение. 

Первые полчаса-час подготовки перед сеансом люди обычно очень зажатые. А уже в ходе сеанса человек начинает раскрываться, рассказывает тебе все детали произошедшего. Это как терапия — всегда становится легче, когда делишься своими проблемами. Не всегда можешь сказать все, как есть близкому, родственнику. А смысл что-то скрывать от мастера, которого видишь в первый и последний раз? Когда все заканчивается, ты подводишь клиента к зеркалу: «Смотри». Кто-то рыдает, кто-то лезет обниматься. Но все, как один, говорят, что забыли, как выглядит шрам. И у нас получается хотя бы какую-то часть всей этой боли оставить во вчерашнем дне. 

Нет у меня слова, кроме матерного, чтобы описать, что я чувствую, когда слушаю эти истории. Отец воспитал меня так, что нельзя поднимать на женщину руку. Повысь голос, максимум — поругайся. Мужчина должен понимать, что, какой бы ни была женщина, он всегда физически сильнее ее. Конечно, бывают и такие ситуации, когда женщины берутся за нож, но по сравнению с тем, что допускают мужчины, их намного меньше. В любом случае, недопустимо лить чью-то кровь. 

Когда я анонсировал свое участие в проекте, многие писали не по делу. Видели, что это бесплатно, а до конца уже не дочитывали. Писали те, у кого остался шрам после падения с велосипеда или качелей. И зачастую бывает так, что среди десяти написавших за неделю человек ни один не вписывается в проект — просто любители халявы. Во время личной встречи определить, врет ли человек, еще проще. Если бы я оказался в ситуации, когда я чуть не умер, я бы не смог спокойно говорить о ней. Поэтому я не верю тем, кто, сидя с холодным взглядом, безэмоционально рассказывает историю своего шрама. Когда человек пережил то, о чем говорит, он весь подергивается, у него меняется голос, или он начинает реветь на середине. Тут уж нельзя не поверить. Вот я не могу взять и с бухты-барахты заплакать. И не думаю, что основная масса людей может.