Ирина Поволоцкая потеряла слух в раннем детстве. Зрение у нее было очень слабое, но в районе 40 лет и оно пропало. Несмотря на это, она стала актрисой и режиссером и выступает в международных проектах под псевдонимом «Фиолетовая Фея Феникс». Поволоцкая рассказала «Холоду», как она научилась жить без слуха и зрения и как театр помог ей принять себя.
До пяти лет я слышала хорошо. Летом я много времени проводила у бабушки в деревне со сказочным названием Белоомут. Я помню голос ветра, шелест листьев, шум трактора на полях, крик петухов по утрам, мычание коров, которые возвращаются с пастбища. Зимой я жила в городе, и родители водили меня в детский сад. И вот однажды случилась эта история. Днем мы в саду играли в снежки, возились в снегу, всем было весело. Воспитательница нас отчитывала за то, что вся одежда мокрая. Вечером у меня поднялась высокая температура. Вызвали скорую, и оказалось, что у меня воспаление легких. Я теряла сознание, не могла дышать. Выжила я тогда чудом. Врачи кололи мне стрептомицин — антибиотик первого поколения. Один из его побочных эффектов — возможная потеря слуха. Мне сделали с десяток уколов. Слух сразу стал пропадать.
Я не очень хорошо помню, как он уходил. Это был медленный и физически безболезненный процесс, который длился примерно год-полтора. Долгое время я еще могла разговаривать по телефону. Мне нравилось звонить в службу точного времени и слушать голос робота. Еще нравилось слушать гудки в уличных телефонах-автоматах.
Мир был размыт и размазан, как масло по кривому стеклу
Значительное ухудшение стало заметным в тот месяц, когда мне исполнилось пять лет. Помню, как мама ругалась, что я не слушаюсь — она звала меня с кухни, а я не шла. Я оправдывалась, что не слышала ее. Родные стали разговаривать со мной громче, я все реже выходила во двор одна, мне становилось труднее общаться. Мир затихал. Это удивляло, но в том возрасте я еще не осознавала, что меня ждет, и не воспринимала это как трагедию. Помню, как мы сидели в коридоре поликлиники: мама плакала и обнимала меня. Мне было дурно: я очень не любила бывать в подобных местах, а тут еще и мама плачет. Я обнимала ее за шею, мне было страшно. Других чувств не было. В тот день родители узнали от врачей, что я полностью потеряю слух и с этим ничего нельзя поделать.
После этого общение с друзьями очень скоро сошло на нет. Я не понимала, во что они играют, и стала «выпадать» из игр. Меня стали часто игнорировать. В то лето я снова была в деревне. Кажется, бабушка и тетя были не в восторге от меня — ведь я их не слышала. В тот раз меня забрали домой в город раньше, чем обычно.
К тому моменту, когда я полностью потеряла слух, у меня уже были серьезные проблемы со зрением. В три года мне сделали первую операцию на глаза, в четыре — вторую. Врачи говорили, что это врожденная катаракта. Мне выписали очки с очень толстыми линзами. Казалось, что они весили килограмм, я их ненавидела. В них мир не выглядел четче — он был размыт и размазан, как масло по кривому стеклу. Они сползали, мешали дышать и активно двигаться. Я чувствовала себя уродливой. Когда исчез слух, казалось, что все видят во мне толстолицего слепого и глухого очкарика.
После детского сада я пошла учиться в экспериментальную группу обучения слепоглухих при НИИД. Там у меня были и любимые учителя, и первые учебники, и двойки, и пятерки. Но там была программа только первых двух классов начальной школы. Дальше я год провела на домашнем обучении — никуда не брали. В итоге родители решились отдать меня в Загорский детский дом-интернат для слепоглухонемых детей. Я провела там около двух лет. Помню работу в швейной мастерской — мы изготавливали мужские трусы и технические салфетки. Еще было вышивание, уход за кроликами, жившими при интернате, экскурсии в музеи и походы в кино. Слабовидящие смотрели фильмы и рассказывали товарищам, которые совсем ничего не видели, что происходило на экране. Все это помнится мне лучше, чем учеба. Я там почти не училась — скорее, отсиживала уроки в ожидании, когда начнется перемена. Мы просто читали заданные страницы из учебников и отвечали на вопросы. Я — голосом, а остальные — с помощью дактилологии. «Загорский эксперимент», когда четверых слепоглухих детей подготовили к поступлению в МГУ, был уже завершен. С тех пор качественное обучение в интернате никого не интересовало — считалось, что достаточно давать нам навыки самообслуживания и заниматься трудотерапией.
Раньше, когда я училась в НИИД, со мной занимались техникой речи. В Загорске таких занятий не проводили, хотя там был специальный сурдологический кабинет и родителям говорили, что уроки в нем проходят. Поэтому за два года я стала хуже говорить. В конце концов родители забрали меня домой. Я полтора года сама занималась по учебникам — читала их в толстых очках и с лупой. Я догнала своих ровесников по программе. Тогда я письменно сдала проверочные работы для поступления в легендарную школу-интернат №30 для слабослышащих. В ней работал известный сурдопедагог Карп Авдеевич Микаэльян, позже его именем назвали эту школу. Я не была слабослышащей — у меня вообще не было слуха. Но Микаэльян лично принял решение о том, чтобы меня зачислить, и стал курировать мое обучение.
В этой школе была уже серьезная учеба. Было сложнее, чем в Загорском интернате. Другие ученики пользовались наушниками, чтобы слышать учителей, а у меня такой возможности не было. Читать с доски я тоже не могла, даже если сидела на первой парте. Поэтому у меня были индивидуальные занятия с учителями. Вопросы мне писали на листках, а я отвечала голосом.
Я хотела поступить в МГУ — на исторический или психологический факультет, меня очень интересовали эти направления. Когда в детстве я занималась в НИИД, я познакомилась с Александром Ивановичем Мещеряковым — тем самым, который проводил «Загорский эксперимент». Четыре года — до самой смерти — он был на связи со мной, узнавал, как идут дела. Тогда же я познакомилась с «загорской четверкой» слепоглухих, которые позже все окончили психологический факультет МГУ — Саша Суворов, Юра Лернер, Сережа Сироткин и Наташа Корнеева.
В МГУ я не поступила — там не было возможности учиться с такими особенностями здоровья. Поэтому я окончила Московский политехникум по специальности «архивариус». Лекции я переписывала у однокурсников, а экзамены сдавала письменно. Потом прошла заочные подготовительные курсы при МГУ и дальше я «добирала» знания по психологии на разных курсах и в институтах, где была такая возможность.
Когда я только начинала работать психологом, со многими задачами мне помогали друзья-ассистенты, иногда они участвовали в консультациях. Некоторые клиенты хотели прямого общения, без посредников: они по буквам писали мне на ладони то, что хотели сказать. Постепенно развивались электронные средства коммуникации, и я их быстро осваивала. Чем дальше идет прогресс, тем проще становится работать. Появился специальный брайлевский дисплей — для тех, кто не слышит и не видит. Текст стало можно наговаривать специальной программе распознавания речи. Те, у кого есть слух, могут пользоваться программой озвучивания текста с экрана. Появились компьютеры, ноутбуки, смартфоны — люди с остаточным зрением могут пользоваться всеми этими устройствами, нужно просто адаптировать шрифт, контрастность и яркость. С появлением интернета и новых технологий и работать, и общаться стало намного проще.
Я постоянно продолжала обучение, общалась с коллегами в интернете. 20 лет назад на одном из психологических форумов я познакомилась со своим будущим мужем. У нас было много общих интересов. Никаких трудностей в общении не было, ведь сначала мы общались онлайн. Позже, когда на оффлайн-встрече форума мы познакомились уже вживую, он буквально за пару часов освоил дактиль — «ручную» азбуку, состоящую из 33 комбинаций пальцев.
Все это время у меня сохранялось остаточное зрение. Но в какой-то момент начала отслаиваться сетчатка глаза: это происходило постепенно. Сначала я начала слепнуть на один глаз, и, когда мне было 42 года, он полностью перестал видеть. Потом — в 44 года — резко пропало зрение на втором. Пережить это было очень трудно. В детстве принять потерю слуха и частичную потерю зрения было проще. Во взрослом возрасте такие вещи даются тяжелее. На три года я впала в жуткую депрессию. Психологическая подготовка мне не помогала — я понимала процессы, которые происходят в моем сознании, и все равно как будто угасала душевно.
Помощь пришла неожиданно. Одна из подруг вдруг предложила мне начать заниматься фламенко. Мы вместе нашли очень хорошую преподавательницу, которая готова была заниматься со мной индивидуально. Возможно, я согласилась пойти на занятия, потому что мне понравилась фамилия этой преподавательницы — Кристалинская. Я знала, что была такая певица, она пела песню про Экзюпери — одного из моих любимых писателей (в песне «Нежность», которую исполняла Майя Кристалинская, упоминается Антуан де Сент-Экзюпери. — Прим. «Холода»). Так я и начала танцевать. С этим новым увлечением ко мне вернулся вкус к жизни. Появилось ощущение, что еще ничего не кончено. Я стала больше заниматься творчеством: писала стихи, прозу. Оказалось, что можно писать картины, даже когда не видишь цветов. А потом я наконец-то воплотила свою мечту.
Я с самого детства любила театр. В школе участвовала в постановках, ходила на спектакли с родителями. Когда я была совсем маленькой, мы с папой организовывали кукольные спектакли вместе с соседскими ребятами. Позже мы с друзьями делали по праздниками театральные квартирники. Я мечтала о театральной карьере, но никогда не думала, что эту мечту можно реализовать. В 2012 году я рассказала подруге, как мне хочется заниматься театром, и она предложила создать творческое объединение для слепоглухих людей. Так появился «ТОК»: Творческое объединение «Круг». Мы приглашали хореографов, режиссеров, артистов, проводили мастер-классы и театральные лаборатории. Писали сценарии, пробовали делать свои постановки и снимать короткометражные ролики. Все это стоило немалых денег и не приносило никакого дохода. Мы обошли все инстанции и потенциальных спонсоров, но не нашли поддержки. Так что мы решили сменить вид деятельности, и «Круг» превратился в гончарную мастерскую. Я поддерживала этот проект, как могла, но особенного интереса у меня не было.
А потом меня неожиданно пригласили участвовать в спектакле «Прикасаемые». Его ставил Театр Наций при участии Фонда поддержки слепоглухих «Со-единение».
«Прикасаемые» — это постановка, в которой вместе играют и слепоглухие актеры, и те, кто слышит и видит. Я помогала собрать первый состав слепоглухих актеров и сама играла в спектакле. Наконец-то я оказалась на большой сцене. В финале международной версии спектакля я говорю: «Мечта, мечта, сбываются мечты», и это обо мне. Проект «Прикасаемые» существует уже шесть лет, и он по-прежнему популярен. Он стал международным, его номинировали на «Золотую маску». Потом появились и другие проекты. Недавно в Центре Мейерхольда с большим успехом прошла премьера спектакля «Здесь больше, чем просто селедка», который поставил центр творческих проектов «Инклюзион». Сейчас у меня есть и свой инклюзивный театр COSMOOPERA, который готовит перформансы.
Сейчас инклюзивное творчество развивается. Есть специалисты, фестивали, волонтеры. Появляются подготовленные актеры с инвалидностью и зрители, которым интересно это искусство. Когда мы делали первые шаги, никто не верил, что такое вообще возможно. Теперь мы доказали и показали, что «так можно было».
Инклюзивные спектакли очень нужны — чтобы люди узнавали о них, смотрели и не чурались нас, не воспринимали нас как дрессированных обезьян. Чтобы окружающие понимали, как с нами общаться. Есть стереотип о слепоглухом человеке — людям кажется, будто бы мы ментально ущербны. С этим приходится сталкиваться постоянно. Когда приходишь куда-то, люди обычно не знают, как на тебя реагировать, как общаться. Многие вообще не подозревают, что существуют люди с одновременным нарушением слуха и зрения.
А еще театр придает жизни смысл. Таким людям, как я, нужно место в искусстве. Если у тебя есть ограничения по слуху и зрению, ты фактически лишен возможности взаимодействовать с миром. Зарабатывать себе на жизнь почти невозможно, а найти себе интересную и достойно оплачиваемую работу могут только единицы. Возможность самореализоваться — это настоящее счастье. Без нее ты как будто в вакууме — я называю это состояние «инопланетянин в аквариуме».
