В феврале 2017 года фельдшеры из Тамбова Денис Липов и Любовь Ковалева приехали расписываться в ЗАГС на машине скорой помощи и в спецодежде. Фотографии необычной свадьбы облетели тамбовские СМИ и до сих пор продолжают появляться в медицинских группах в соцсетях. Спецкорреспондент «Холода» Лиза Миллер поговорила с семьей Липовых о том, как сложилась их жизнь после свадьбы и как на них повлиял коронавирус.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
Денис Липов, 29 лет
Кто-то из коллег говорит, что с детства хотел быть медиком, но у меня такого не было. После школы я собирался пойти в военное училище, школу милиции или Академию гражданской защиты МЧС России. Но, когда я проходил медосмотр, мне все запороли — сказали, что у меня хронический тонзиллит, смещение носовой перегородки и неправильный прикус. Я бы никогда не подумал, что это медицинский отвод от службы. А потом «методом тыка» я прошел в медицинский колледж — и работаю фельдшером на скорой уже восемь лет, с 2012 года.
С женой мы познакомились в апреле 2016 года в Тамбове на частной скорой. Я жил в Моршанске Тамбовской области, она — в городе Рассказово. Я только трудоустроился, а Люба уже работала. В мое первое дежурство нас поставили вместе на несколько вызовов. После суток она мне написала во «ВКонтакте»: «Что делаешь?». Я ответил: «Ничего, хотел на речку съездить». А она: «Погнали вместе». Так она приехала в Моршанск за 120 километров — мы съездили на речку, покатались на катамаране, погуляли. Это даже не свидание было. Потом еще раз встретились, потом еще, и закрутилось.
Идея свадьбы в медицинской форме пришла в голову Любе, и мне до сих пор кажется это очень эксцентричным. Сначала я отнесся к этому со скепсисом, а потом решил: почему нет? На частной скорой помощи проблем с машинами не было, и начальство пошло нам навстречу и предоставило свободную машину для свадьбы. Дочь Любы от первого брака была в детском медицинском халате — мы подумали, что если разыгрывать спектакль, то по полной программе. Мы не рассчитывали, что на это обратят такое внимание, даже фотографии поначалу в соцсети не выкладывали, но знакомая коллеги, которая работает в одном тамбовском издании, разнесла информацию, и начали звонить другие издания с просьбами скинуть фотографии. Мы-то это делали больше для себя, а не для привлечения внимания — хотелось чего-то неординарного, потому что и у Любы, и у меня это второй брак.
Потом мы вместе уволились с платной скорой: жена ушла в декрет, и в декабре 2017 года у нас родилась дочка, а я понял, что коммерческая скорая — это немного не то, к чему я стремился. Основная работа платной скорой — это выведение из запоя. Я сейчас на обычной муниципальной тамбовской скорой работаю, и, как по мне, это более интересная работа, потому что все время случаются экстренные ситуации. Естественно, на платной скорой я работал частично из-за денег. Там можно брать огромное количество подработок, в отличие от муниципальной скорой: на обычной скорой максимум 1,75 ставки, а на платной — может быть и две, то есть сутки через сутки, и даже больше. Когда я переходил на экстремальный график, зарабатывал больше, чем сейчас, при стандартном графике получал меньше. Сейчас у меня порядка 42 тысяч рублей выходит. Это по меркам области — «зажрались».
С коронавирусом сейчас ситуация напряженная. Дежурства так и остались сутки через двое, но работы прибавилось, начиная с апреля. В последний месяц резко выросло количество больных. Наша служба была не подготовлена к такому наплыву. В какой-то момент китайцы прислали гуманитарную помощь: защитные костюмы, респираторы; но сейчас мы вернулись к каменному веку — тряпичные костюмы, сшитые непонятно каким образом, маски из тряпочек.
Когда я выхожу на смену, на очереди висит 15 адресов. Раньше обычно один-два адреса оставалось от другой смены, а тут 15. У нас на Тамбов 12 бригад, когда мы все здоровы и не на больничном. Сейчас мы успеваем только один раз заехать на базу на обед, а все остальное время катаемся. Большое количество пациентов, к сожалению, с тяжелой пневмонией, с поражением легких на 50% и более. По весне, когда это только начиналось, среднее было 25%, а сейчас поражением в 40% никого не удивишь.
Когда мы привозим больных в инфекционную больницу, около сортировочного пункта выстраивается по пять-семь машин скорой, а в августе была одна-две. Я не знаю, что будет через месяц, но после недавней смены я приехал домой, дошел до кровати и просто упал от усталости. Работа интересная, и если бы не ситуация с коронавирусом, я бы никогда не подумал, что хочу уволиться. А с приходом пандемии много моментов возникало, из-за которых хочется уйти — от нехватки средств защиты до огромного объема работы.
Берешь пациента, а он тебе говорит, что у него температура не сбивается ничем, грудная клетка болит, дышать трудно. Ему делают КТ, а на ней пневмония средней степени. К сожалению, таких пациентов сейчас не могут госпитализировать, и они отправляются домой, потому что не хватает мест. Очень тяжело смотреть в глаза этим людям. В какой-то момент они задают вопрос: «А что нам делать?». Они прекрасно понимают, что лекарств в аптеках нет, да и помощи ждать не от кого в этой ситуации. Многие говорят, что у них нет никого, кто мог бы им уколы сделать. Особенно это касается пожилых людей — их тоже далеко не всех госпитализируют.
Была у меня пациентка с сахарным диабетом, 46 лет. Она болела 10 дней, все эти дни исправно лечилась дома — получала антибактериальную терапию, противовирусную терапию. Лекарства все по схеме, у нее на бумажке все расписано: во сколько она приняла это, во сколько она приняла то. Настолько правильный подход к лечению меня очень удивил. У нее нарастала одышка, она вызвала скорую, и мы ее отвезли в больницу сделать КТ. Делаем КТ, а у нее критическая пневмония — больше 75% поражения легких. Ее госпитализируют. Признаки пневмонии, признаки коронавируса, запахи пропали, она сама об этом говорит — но у нее не взяли мазки в поликлинике. Ей пришлось кое-как обращаться в платный центр, за свой счет сдавать. Человек так ответственно подходит к своему лечению, но в итоге все равно болезнь берет свое, и пневмония тяжелая развивается.
По данным оперативного штаба, за семь месяцев эпидемии в Тамбовской области от коронавируса умерли 57 человек. В пересчете на население региона это один из самых низких показателей в стране. При этом Росстат сообщает, что, по состоянию на конец сентября, в регионе от разных причин умерли 274 человека, у которых выявили коронавирус. Это чуть меньше двух процентов от общего количества умерших в Тамбовской области за 2019 год. По этому показателю регион занимает 40-е место в России.
Некоторым пациентам приходится ждать скорую до трех суток. Это не наша вина и не вина нашего руководства, просто на нас свалился огромный объем работы. Раньше работа доставляла удовольствие, а сейчас после каждой смены приезжаешь домой, и приходится переваривать всю эту информацию. Тяжело это переносить морально. Мы с коллегами поддерживаем друг друга, шутками подбадриваем. Наверное, у нас самая заветная новогодняя мечта будет, чтобы быстрее это все закончилось, чтобы перестали болеть коллеги — сейчас, к сожалению, очень многие лечатся в стационарах.
Подход к этой ситуации в Тамбовской области мне непонятен. Я знаю, что такая ситуация не только у нас, она и в других регионах, но все равно, неужели нельзя все организовать? У нас же в одно время любили оптимизировать систему здравоохранения. Вот был промежуток полтора месяца, когда таких пациентов было мало, тогда можно было проработать схему приема больных, обследования, избежать очередей возле больниц, чтобы машины скорой помощи были максимально задействованы в работе, а не стояли в ожидании результатов. По телевидению все показывают какие-то мобильные модули, боксы для пациентов — у нас ничего такого нет. Я понимаю, что Тамбовская область — не самая богатая, но это проблема страны в целом. Почему из федерального бюджета не выделить средства, чтобы люди вовремя получали помощь?
Мы переболели коронавирусом всей семьей в конце мая: я, жена, дети, теща с тестем. Просидели весь июнь и половину июля на карантине. Тесть, к сожалению, скончался — вот так сильно коронавирус ударил по семье, кулаком. Все взрослые тяжело болели пневмонией. Детишки, слава богу, пару дней потемпературили, и все. Изоляционные меры с каждым новым заболевшим членом семьи продлевались, суммарно у меня два месяца больничный длился. Во время больничного мне выплачивали страховые выплаты — 68 тысяч за факт заболевания на рабочем месте.
Летом у меня был эпизод — хотел в политику податься (Денис Липов баллотировался в тамбовскую гордуму по одномандатному округу №7 от партии «Яблоко». — Прим. «Холода). Это было связано с несправедливостями, которые в последнее время происходили, особенно из-за коронавируса. Не по отношению ко мне, а в целом. Например, назначили президентские выплаты в 25 тысяч рублей (по апрельскому распоряжению президента, фельдшерам скорой помощи, которые работают с больными коронавирусом, положена выплата в размере 25 тысяч рублей; с апреля выплаты продлевают ежемесячно. — Прим. «Холода»), но пока от Кремля до нас это дошло, все извратили до такой степени, что доплаты получили только те, кто был на подтвержденных случаях коронавируса. Тогда меня бомбануло, ведь все сотрудники скорой ездили на вызовы с пневмониями. К тому же региональные выплаты — 9800 тысяч (стимулирующие выплаты работникам, оказывающим медицинскую помощь пациентам с COVID-19. — Прим. «Холода») — могли задерживать на два-три месяца.
В российской медицине много несправедливостей. Но недостаток средств защиты — это просто плевок в лицо. Нам постоянно говорят, что мы сильное государство, а врачей даже не могут обеспечить защитными костюмами. На первом этапе у нас были противочумные зеленые костюмы с полнолицевым противогазом. В одну смену я обратил внимание на то, что фильтрующие коробки, которые навинчиваются на противогаз, какие-то странные — с них начала облезать краска. Я решил на одной из них нарисовать елочку, а через несколько дней эта коробка попала обратно ко мне, несмотря на то, что коробки нельзя обрабатывать и использовать повторно. Я начальству сказал об этом, а оно не любит такие моменты. Руководство ни в какой больнице не любит, когда слишком дофига ума у работников. После этого мы перешли на малярные костюмы, они были из материала, которым укрывают грядки.
Когда я заболел, понял, что система не должна так работать — ее нужно исправлять каким-то образом. Я просидел на карантине и решил что-то менять. Мой знакомый в тамбовском штабе Навального спросил, не хочу ли я попробовать себя в политике. До того мне это в голову не приходило. Я подумал и согласился. Но все остановилось на сборе подписей. По тому округу, где я выдвигался, нужно было собрать от 65 до 75 подписей, а у меня было 150 — собрал их за три дня сам. Но, как это бывает при проверке, данные вбивали таким образом, что у меня 50% не прошли. Они могли имя Валентин ввести как «Вилентин». Человек не находится и вычеркивается. Когда был второй этап — проверка в паспортном столе — они согласились, что у них были ошибки при первой проверке, пошли мне навстречу и признали недействительными свои же результаты проверки. Однако меня все же сняли на третьем этапе — на проверке почерковедами: там признали, что много подписей недействительны. Но у некоторых подписавшихся за меня людей паспорта не менялись с 2001-2002 года. Естественно, подпись могла трансформироваться.
Оспаривать свое снятие с выборов я не пошел. К тому моменту я уже вышел на работу, у меня времени не было. Но появился спортивный интерес, что я систему переиграю. В следующем году собираюсь выдвигаться на выборы в областную думу. До этого политикой я интересовался постольку-поскольку, на уровне кухни. Просто говорил, что что-то неправильно, что-то нужно менять, но пусть это делает кто-то другой.
Когда я шел на выборы, думал, что хотел бы заняться благоустройством на окраинах города. Центр Тамбова красиво сделан — цветы пять раз в год сажают, а окраины — это гетто. Хотелось бы, чтобы и на периферии люди могли идти на работу и видеть что-то красивое, а не ржавый гараж, от которого скоро депрессия начнется. Что касается других задач… Я себя ловил на мысли, что у меня голова лопается от вопросов, что нужно менять. Кажется, абсолютно все.
Сейчас я хочу определиться с округом, по которому пойду на предстоящие выборы. Как вариант — по Рассказовскому району или по любому из одномандатных округов в Тамбове. Если изберусь, хочу продолжить работать на скорой. Одно другому не мешает, наоборот: работая на скорой, ты окунаешься в проблемы людей. Вот, например: я был у семьи на вызове, они живут в коммунальной квартире, на 17 квадратных метрах вшестером: мама, папа и четверо детей. Я думаю, неужели у руководства области, которое ездит на мерседесах, глаз не дергается, когда есть такие семьи, которым действительно можно выделить какой-то дом, даже на границе города? И ведь сумма, чтобы решить этот вопрос, не такая большая. Если бы нынешнее правительство так сделало, то все бы только аплодировали.
Я хочу получить юридическое образование, чтобы бороться со множеством несправедливостей на работе. Например, начальство хотело отменить процедуру кварцевания после коронавирусных больных. Я перечитал нормативные документы и увидел, что процедура обязательна. Мы с коллегами пришли к руководству, открыли страницу документа, где это написано, заставили прочитать и в результате отстояли свое право.
Я состою в тамбовском областном профсоюзе работников здравоохранения, но от них я только получаю на Новый год и День медика 500 рублей к зарплате и сладкий подарок детям. Когда у нас начались проблемы со средствами защиты, мы к ним обращались. Но как у нас профсоюзы работают? Если отмашка из облздрава поступит, они не будут ни на что внимание обращать, будут умалчивать. Для бюджетников открывать рот на работе — дикость, потому что все боятся репрессий.
Когда я пробовал выдвигаться в гордуму, знакомые на меня смотрели, как на дурака, считали, что меня уволят. Но начальство ничего не сказало, мы даже это не обсуждали, хотя они знали, что я иду как независимый кандидат, оппозиционно настроенный. Они никак не отреагировали, к счастью, а ведь все начальство — сторонники «Единой России», и у нас даже есть партийная агитация. Например, на голосовании по поправкам в Конституцию говорили, как правильно голосовать. Когда произошла утечка в социальные сети, чем они там занимаются, стало можно не голосовать за поправки, а просто прийти на участок.
Была такая операция «календарик», как я ее образно назвал: нужно было принести его с избирательного участка и предоставить начальнику. Это происходило по всей области. Я не предоставлял, потому что всегда относился к таким моментам очень просто — что они мне сделают, не уволят же? Меня не за что. Внутренний распорядок я соблюдаю, да и дефицит кадров у нас.
Любовь Липова, 34 года
Медиком я решила стать в 11 классе — был порыв души пойти в медицину. В детстве мне говорили, что люди в белых халатах несут людям добро, помогают. Потом у меня, конечно, иллюзии пропали. Это детские фантазии, что прилетит волшебник на голубом вертолете, всем раздаст эскимо и все сразу выздоровеют. Как выяснилось, не всегда людей можно вылечить.
В первый рабочий день на скорой помощи у меня был настрой, что я все знаю и умею, все учила и сейчас приду и всех спасу. И в первый же вызов я увидела, как человек умирает на моих глазах. Если раньше я видела либо живого, либо мертвого человека, то тогда я увидела все стадии: предагонию, агонию, клиническую смерть, биологическую смерть. Этот человек с нами разговаривал, шутил: «Ой, какие девочки приехали, молодцы, вы меня спасете», а потом у нас на глазах потерял сознание. Я, когда вышла с адреса, сказала: «Медицина — это не мое, я пошла увольняться». Это было для меня таким шоком! В тот день я поняла, что, оказывается, людей спасать — это очень тяжело. И еще тяжелее видеть родственников пациента, которые на тебя смотрели, как на бога, который приедет, сделает волшебный укол, и человек встанет и пойдет. Ты что-то пытаешься сделать, реанимируешь, а в небесной канцелярии каждому свой срок отмерен. Я хотела уволиться, но коллеги меня утешали: «Что ты так переживаешь? Все бывает и на адресах, и в жизни. Мы не волшебники, мы только пытаемся помочь».
Бывало, что везешь тяжелого больного с уверенностью, что этот человек не выживет. Приехала я как-то на вызов к мужчине, который порезался о стекло — пьяный был. Лежит бледный, как полотно. Я на пол опускаю чемодан, а ковер кровью пропитан. Везла его из деревни, которая находится от больницы за 40 км. Думала — не довезу из-за большой кровопотери, но нет, его благополучно через две недели выписали, и он пошел своими ногами домой. А бывало наоборот: приезжаешь на ДТП, а там человек себя прекрасно чувствует в состоянии аффекта, пока у него бушует адреналин, не чувствует боли. Завели его в приемный покой, и, когда обследовали, он умер.
Когда у нас родилась дочь, передо мной встал выбор: либо зарабатывать деньги, либо заниматься детьми. Я выбрала детей. Устроилась после декрета в августе 2019 года школьной медсестрой. В школе спокойнее в разы, чем на скорой, хотя, конечно, менее интересно.
На скорой немногие задерживаются: люди не выдерживают этого ни психологически, ни физически. Ко всему прочему, нужно быть не брезгливым, потому что на адресах всякое бывает: и рвота, и понос. Бывает, что приезжаешь на адрес, а у человека там в ранах черви завелись. Надо уметь адаптироваться ко всяким условиям.
У меня просто встал выбор: либо я занимаюсь семьей и детьми, либо работаю. У нас двое маленьких детей — старшей будет 10 лет, это дочка от первого брака, а младшей — три. Детей нужно отвести в школу, садик. Кружки, репетиторы. Если я ухожу на сутки вместе с мужем, либо дети остаются без кружков и репетиторов, либо моя мама должна их водить. Когда был жив папа, он нас возил. Сейчас главного нашего водителя уже нет, а бабушку нагружать не хочется, чтобы она моталась по автобусам с детьми. Когда у нас около дома построили школу, я туда вышла работать медсестрой с первых дней и ребенка туда же перевела. Ребенок под боком: забежит, скажет, что клей забыла, 10 рублей возьмет на пирожок. А если бы я на скорой работала, после суток надо было бы еще полдня отсыпаться.
Больше всего мне, наверное, не хватает адреналина. На скорой каждый день не похож на предыдущий. Заболевание может быть одно, а протекает у всех по-разному, и где-то как будто головоломку нужно решать. Но все же любовь к детям и мужу превыше работы. Я с легкостью пожертвовала своей работой в пользу семьи.
То, что муж пошел на выборы, я восприняла нормально — как же его не поддержать? Попытка — не пытка, хоть эта и была неудачной. Но в любом случае он сухари начал сушить на всякий пожарный, а то мало ли. Я политикой не интересуюсь, но если он пойдет на выборы в следующем году, буду его поддерживать. Муж и жена — одна сатана, куда я от него денусь? Депутат так депутат. Хотя пенсия по потере кормильца намного меньше, чем его зарплата. Но у нас в городе не так уж страшно.
Коронавирусом мы всей семьей заболели с интервалом в пять дней: сначала муж, потом я, мама, папа. Мы живем в одном доме, отселяться было некуда. Я же не могу маленького ребенка отправить в отдельную комнату и запретить ему на кухню ходить. Или за родителями подглядывать из щелки: «Мам, ты сама себе температуру померяй, а потом мне скажешь». В одном доме все равно контакта не избежишь. Сначала коронавирус воспринимался, как будто это где-то не у нас и к нам не придет. А когда знакомые начали заболевать, умирать и их хоронили в закрытых гробах — тут началась паника.
Когда пандемия началась, маму с папой мы посадили дома на самоизоляцию: «На рынок и в магазин не ходите, мы все сами привезем». Папа и зимой, и летом постоянно был на рыбалках и охотах в любую погоду, вел здоровый образ жизни. По телевизору говорили, что вирус больше поражает пожилых, что они в группе риска. Мы боялись, что если такая зараза к нам домой придет, то родителям достанется. Так и получилось. Мы до последнего надеялись, что папа поправится. У него не было хронических заболеваний, он был закаленный. Ему было 65 лет, в январе юбилей отпраздновали, а в июне его не стало.
Когда маме сделали КТ на шестые сутки высокой температуры, у нее было 25% поражения легких. Нам сказали, что это не такой большой процент: «Вы медики, можете сами дома покапать, а если будет хуже, то приедете и мы вас положим». Маму выходили. У папы пропали запахи и на протяжении четырех дней температура была до 37,5. Он говорил, что прекрасно себя чувствует. Потом у него заболело в груди. Я предложила поехать в больницу, но он ответил: «Жену мою прокатали и никуда не положили, а я зачем поеду?». Утром у него упала оксигенация (насыщенность крови кислородом. — Прим. «Холода»). Мы на своей машине отвезли его в Тамбов, положили в реанимацию, где он провел две недели. В первую неделю нам врачи говорили, что без сопутствующих заболеваний сухенький и здоровенький мужичок должен выкарабкаться, но на второй неделе нам сказали, что никакой реакции организма на антибиотики нет. От мамы мы скрывали, не говорили, какой у него процент поражения, потому что боялись, что она не справится со своей болезнью, если узнает про то, как все на самом деле у папы.
Папу хоронили в закрытом гробу. Мы не знаем, одели его или нет, потому что в морг не пускали. В «Ритуале» мы все приобрели, но он ли там вообще был, одетый ли, обмыли ли его? Такое ощущение, что он уехал на рыбалку и не приехал. Нет ощущения, что он умер. Прошло четыре месяца: как лежали его вещи на стуле, так и лежат, как стоял его бокал, так и стоит. Рука не поднимается все убрать. У меня такое ощущение, что я сейчас все уберу, а он придет и скажет, что нас разыграл. Все равно какая-то надежда теплится, что это неправда, розыгрыш.
Человек ко всему привыкает и адаптируется. Сейчас качество жизни поменялось, переосмысление пришло, долгосрочных планов никто не строит. Живем одним днем: сегодня прожили — и хорошо.
