Самый яркий документальный фильм последнего времени — «Оккупант» («Окупант»), короткометражка, смонтированная журналистами «Украинской правды» из видео с телефона бывшего кремлевского курсанта Юрия Шалаева. За 24 минуты фильм показывает, как Шалаев делает военную карьеру, напивается с друзьями, играет с дочкой — а потом воюет в Украине и попадает там в плен. «Холод» попытался понять, что этот фильм может рассказать о российском обществе. Из соображений безопасности мы не указываем имя автора текста.
«Лейтенант Шалаев, 70-й гвардейский полк, Чеченская республика, город Шали!», — молодой офицер в парадной форме с юношеским румянцем под аплодисменты товарищей пьет из каски в честь окончания обучения. Он катается с друзьями на машине и на теплоходе по летней Москве, ходит на футбол, дарит ребенку велосипед, пьет, пьет, пьет с друзьями и поет: «Я крокодил, крокожу и буду крокодить». Пройдет совсем немного времени и мы увидим, как он ходит по чужой земле, пытаясь выяснить, какое сегодня число. «Это видео», — скажет он товарищу во время боя, включив камеру телефона. «Нахуя?» — ответит тот.
Документалист — особый тип художника, который выражает себя и свое эго через присвоение реальности. Документальное кино часто противопоставляется игровому (scripted content) как нечто неподдельное, правдивое, срезанное с живой реальности — но подлинно документального не существует и не может существовать. Один и тот же материал можно смонтировать по-разному, и само присутствие камеры-наблюдателя трансформирует реальность.
С тех пор, как портативные цифровые камеры получили широкое распространение, а «Ведьма из Блэр» внедрила понятие «найденной пленки» (found footage) в поп-культуру, идея смонтировать кино из чужого любительского видео овладело документалистами, в том числе и российскими. Этот метод позволяет режиссеру насладиться контролем над реальностью другого порядка: поскольку изначально видео были сняты без расчета на будущий фильм, они спонтанны, и их с большим основанием можно маркировать как сырую реальность.
В том же 1999-м, что и «Ведьма из Блэр», вышел фильм Виталия Манского «Частные хроники», где единый нарратив формировался из аналоговых домашних киноархивов. В середине нулевых, в эпоху примитивных мобильных камер, Алексей Балабанов пытался собрать кино из коротких любительских роликов, сделанных по его просьбе школьниками со всей России (проект так и остался неосуществленным). Позднее Александр Расторгуев и Павел Костомаров раздали камеры молодым ростовчанам, попросили их документировать их жизнь, и смонтировали из этого «сверхдокументального» материала два полнометражных фильма — «Я тебя люблю» (2011) и «Я тебя не люблю» (2012). В 2010-е, по мере распространения соцсетей, начали появляться документальные фильмы, собранные из найденных в интернете любительских видео. И «Дорога» Дмитрия Калашникова (2016), сделанная из материалов с автомобильных видеорегистраторов, и «Котлован» Андрея Грязева (2020), составленный из обращений граждан к президенту Путину, были полными горечи, сарказма и абсурда высказываниями о России — но так и остались феноменом для ограниченной фестивальной аудитории.
На нынешнем этапе российско-украинской войны многие концепты, привлекательные для российских деятелей культуры, российского официоза и русских националистов — от триумфа на «Евровидении» до глобального восхищения лидером страны, от героического нарратива про воинов-освободителей до славянских вайбов вишиванки — оказываются намного убедительнее, органичнее и привлекательнее для мира именно в исполнении украинцев (на самом деле, такое часто случалось и до 24 февраля). Любимый российскими документалистами прием рассказа о России при помощи «найденных пленок» не стал исключением: фильм «Оккупант», смонтированный из телефонных видео лейтенанта Юрия Шалаева, на YouTube посмотрели почти три миллиона раз.
Не только впечатляющая работа автора фильма Михаила Ткача, в распоряжении которого оказался материал, но и сама рамка восприятия, заданная войной, превращает документальный эксперимент в громкое высказывание. Важно и то, что Ткач не режиссер-документалист — он глава отдела расследований газеты «Украинская правда», журналист, который посчитал, что общественная значимость этих видео перевешивает этические аргументы против их публикации. В интервью «Медузе» он говорит о том, что не ставил своей целью очеловечивать или дискредитировать оккупантов — только показать российских военных такими, какие они есть, в том числе и им самим. «Оккупант» — не явление кинематографа, это явление информационной войны, но он сделан так виртуозно, что мы невольно смотрим его в том числе и как кино.
Хотя Ткач говорит о том, что ему не интересно было бы интервьюировать героя фильма (и он сомневается в этичности разговора с военнопленным под запись), интервью с Шалаевым все-таки существует — на канале украинского журналиста Владимира Золкина, который с начала войны специализируется на подобных видео. Этот дабл-фичер — фильм «Оккупант» и интервью Золкину — дополняют друг друга в создании объемного портрета «человека спецоперации», ставшего результатом двадцати лет путинской биополитики.
Сам Шалаев не обвиняется в военных преступлениях, однако сегодня становится очевидным, что многочисленные явления последних лет (от пыток в колонии до программного нежелания государства заниматься профилактикой домашнего насилия, от неприятия публичных разговоров о сексуализированном насилии и харрасменте до упоения насилием в культуре) были не сбоем, но следствием системной работы всего общественного организма по выведению идеального не-мыслящего биоробота, способного в нужный момент применить насилие по отношению к тем, на кого укажет власть. В этом процессе были задействованы все средства: усугубление экономического неравенства, стимуляция потребления (в одной из сцен лейтенант катается на заднем сидении роскошного автомобиля), разгром национальных культур, пропаганда, искоренение самой возможности думать.
Шалаев — лишь один из итогов этой работы по лишению гражданина России субъектности. Работая в штабе и наблюдая за тем, как накануне войны из армии увольняются его сослуживцы, он не мог даже помыслить о том, чтобы уволиться самому и не вдавался в возможные причины увольнения других.
Само желание лейтенанта документировать реальность, зачатки интереса к жизни (камера вдруг замирает, заметив бобра, жующего травинку под весенним снегом), заметные в его видео, его совершенно не отталкивающая внешность, оказываются важными элементами этого кино, но его автором, безусловно, является Ткач, разглядевший в любительских видео потенциал для цельного высказывания. Мы уже догадались, что эта война родилась из фильмографии Балабанова; видеоролики офицера оккупационной армии напоминают об английском глаголе to shoot — слове, чье двойное значение («снимать» и «стрелять») так восхищало главного героя «Войны».
Эту войну уже не раз называли «первой неанонимной», подразумевая, что все (или многие) участники боевых действий и/или военных преступлений оставят цифровой след и будут идентифицированы. В условиях войны обладание именем становится большой привилегией или неотвратимым возмездием: привилегией для тех, кто смог уехать из России и продолжает говорить от своего лица; возмездием для тех, кто в составе армии, выдвинутой на защиту архаики от современности, рассчитывал на безымянность солдата доцифровой эпохи.
Стремительная деанонимизация украинской стороной российских военных — антипод той анонимности, к которой вынуждены прибегать протестующие против войны внутри России, расклеивая наклейки на улицах городов, подальше от вездесущих камер (и текст, который вы читаете, из соображений безопасности тоже не подписан никем). Антивоенный протест вынужденно анонимен — оккупант Юрий Шалаев получил не пятнадцать минут, а целых полтора (фильм+интервью) часа славы, на которую никогда не рассчитывал.
В фильме Ткача и в часовом интервью Золкину мы видим человека, от природы наделенного любопытством и симпатией к людям (эпизоды его братских попоек с сослуживцами, как это часто бывает в гипермаскулинной среде, порой переходят границы гомоэротического), но существующего в реальности, где его человеческим качествам просто не позволили развиться, где ни одной мысли не позволили появиться в его голове. Ярчайший эпизод «Оккупанта» — разговор с пожилым мужчиной в Чечне (его лицо, верояно, стоило бы скрыть), где располагалась часть Шалаева. Хотя лейтенант в интервью Золкину демонстрирует нетипичную осведомленность о том, что война с Украиной началась в 2014 году (информация, тщательно вытесняемая российским обществом на протяжении почти десятилетия, — зияющая пустота, которую в феврале пропаганда с особым цинизмом заполнила вопросом «Где вы были восемь лет?»), ранее он никогда не слышал об антиколониальной борьбе чеченского народа и очень удивлен, что чеченцы могут хотеть жить «сами по себе».
Во время часового интервью с Золкиным мы можем наблюдать, как в лейтенанте Шалаеве начинает просыпаться его природное любопытство. Как и большинство пленных в этих видео поначалу он подавлен и пассивен, но ближе к концу разговора дважды почти с жаром спрашивает журналиста: «А как вы [украинцы] поняли, что вы хотите быть в Европе?». В этом вопросе — неподдельное изумление россиянина при встрече с субъектностью соседнего народа, который не только смог сформулировать для себя желанную идентичность, но и договориться внутри себя о способах движения к ней. Той самой субъектностью, которая настолько ненавистна одержимой контролем российской власти, что подлежит уничтожению с земли и воздуха. Той самой субъектностью, без которой человек превращается в материал, но никогда не бывает автором.
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.
