В ограниченный кинопрокат в России вышел документальный фильм «Война Раи Синициной». Его главная героиня — 97-летняя женщина, пережившая блокаду Ленинграда и последние 30 лет живущая в Израиле: сейчас Синицина возглавляет клуб ветеранов Второй Мировой в городе Холон. «Война Раи Синициной» , снимавшаяся до начала войны в Украине, — одновременно трогательное и пронзительное кино о дружбе между людьми совсем разных поколений и о том, как, теряя близких, не потерять себя. По просьбе «Холода» Евгений Коган встретился с Раисой Синициной и поговорил с ней о личном опыте войны — и о том, как связан официальный культ Победы и вторжение в Украину.
День Победы для вас – это праздник, веселый день?
— Конечно, это День Победы в Великой отечественной войне, и никуда от этого не деться. Прошло много войн – не одна война, которая идет сейчас, а много, и еще живы люди, которые прошли ту войну, 1941-1945 годов, она осталась у них в сердцах. Так что память о той войне не может исчезнуть, не должна.
И все же для вас это веселый день?
— Нет. Слово «война» не указывается в выступлениях, которые сейчас транслируют на Россию и другие страны, [война в Украине для российских властей] — это такое российское «мероприятие», спецоперация. Но в титрах нашего фильма есть слово «война». Наш фильм — не о войне, о войне было снято много фильмов, хороших и не очень. Наш фильм — о поколении, которое выжило в ту войну. Так вот, я, представительница этого поколения, должна сказать, что война — это очень страшно. Война — это боль, смерть, разруха, все тяжкое, что может выпасть на долю людей, — все это несет с собой война. Артобстрелы, бомбежки, эвакуация — все страшно.
Что же нам делать сейчас, когда в людях эта память пока жива? Мне кажется, человек должен постараться остаться человеком в самом лучшем понимании этого слова, то есть быть добрым, мудрым, любить и жалеть другого человека, любить все живое, семью, близких, землю, на которой живет. Человек не должен иметь внутри себя зла, и только такое общее чувство сможет остановить эти войны. А самое главное, у человека должна быть любовь к другому человеку.
Вы спрашиваете, веселый ли это праздник, и я отвечаю — нет. Дело в том, что есть два слова в русском языке — «вспоминать» и «помнить». Я все помню. Я с 1941-го по 1945-й была на войне, я прожила всю войну в блокадном Ленинграде. Я стараюсь не вспоминать те эпизоды и ту жизнь, которая там была. Это была ужасная жизнь, тяжелая, там были потери, потери, потери. Потери моих близких друзей, потери могил, которых мы сейчас найти не можем. По самым скромным данным мы потеряли два с половиной миллиона человек, на моих глазах появлялись братские захоронения вокруг Ленинграда. Кладбища, кладбища, кладбища… И это братские могилы, и сколько в таких могилах, тысяча или две тысячи, и кто там — поверьте, никто не знает. Война — это очень страшная вещь, и мы должны это помнить и передавать другим. Наверное, об этом не надо рассказывать маленьким деткам, которым шесть лет, они еще не смогут понять. Но на встречах с людьми, которым тридцать, тридцать пять, сорок лет, я поняла, что они очень мало знают о войне.
Почему?
— Потому что им не рассказывают. Я считаю, что с малых лет только в тех семьях, где дедушка, бабушка или прадедушка погибли в войне, где висят их фотографии, может кто-то сказать – вот, это твой дед, он был солдатом, он погиб, и мы даже не знаем, где он похоронен... Некоторые моменты истории сейчас выпячивают, а некоторые умалчивают.
Я все время думаю: как будут поздравлять ту горстку выживших, ветеранов Великой отечественной войны. Их единицы. Это люди, которые ушли на войну мальчиками и девочками, и почти никто не вернулся. И как это может быть праздником? Но я считаю, что сделать 9 мая полностью траурным днем невозможно. Потому что нельзя останавливаться на горе. Горе всегда уходит, как уходит день и приходит ночь, а после ночи приходит рассвет — и так же после войны наступает мир. Нет, нельзя только скорбью этот день отметить. Вот День памяти, который отмечается в Израиле, когда вся страна встает в молчании, один раз в год, — это потрясающе! День памяти должен быть, но люди должны понимать, почему они стоят в молчании. И чтобы через все средства массовой информации читался кадиш (поминальная молитва в иудаизме — Прим. «Холода») по душам тех, кто погиб. Необходимо, чтобы люди знали, что война — это не пиф-паф, война — это страшное кровопролитие, потери, горе.
Вот говорят: чтобы война не повторялась, надо помнить те войны, которые были. В СССР и России всегда вроде бы помнили — а войны все равно происходят. Почему, как вы думаете?
— Война — это потеря людей, это горе людское. Я не знаю подоплеку той войны, которая сейчас идет, и многие не знают. Два близких народа... Я не политик и признаюсь в своем полном невежестве — я не могу понять причины того, что происходит. Завоевание земель? В России есть достаточно земли. Идеология? Тут нет никакой идеологии...
Они утверждают, что спасают мир от нацистов.
— Нацизм как идеология есть во всех государствах. Коммунизм, нацизм, много ответвлений —каждый видит свое солнышко. Но как можно видеть что-то хорошее, если убивают твоих старых родителей, если разрушают город?
Вы же знаете, как в последние годы празднуют День Победы? Все эти георгиевские ленточки, бессмертные полки...
— Нет, нет, нет! Я прошла ту войну от начала до конца, и когда я вижу, как во время парада в Москве стоят ветераны, довольно молодые, одетые в советскую военную форму… Это все камуфляж, это все неправда. А я знаю правду. Настоящих ветеранов уже почти нет, их единицы, и они нуждаются в своих одиноких комнатках. И парад не нужен, я считаю. Не надо бряцать оружием. Надо найти что-то другое.
А вы помните первый парад Победы?
— Конечно. Но я в нем не участвовала. А потом много лет парадов не было.
Почему, вы думаете, они снова появились?
— Чтобы сказать: мы — ого-го! Танки наши быстры! И мы всех... А почему ни одного представителя других государств в этом году на парад не пригласили? Не только потому, что идет война. А еще потому, что это неправедная война.
Вот я вижу ваш пиджак с орденами и медалями. Вы его надеваете только раз в год?
— Да, только раз в год, 9 мая. Когда я приехала в 1992 году, в первый раз надела его здесь и пошла на собрание фронтовиков. На улице мальчишки подходили ко мне, никто ничего не знал, было даже как-то неудобно. Последний раз я награды надевала в прошлом году, когда зажигала огонь памяти на горе Герцля от имени фронтовиков (на горе Герцля в Иерусалиме находится израильское национальное кладбище — Прим. «Холода»). В остальное время они на жакете висят.
Самая дорогая для вас награда какая?
— За оборону Ленинграда. Никто не знает правды о тех блокадных днях. Я несколько лет назад смотрела юбилейный фильм к снятию блокады, и где-то в середине выключила — это была такая ложь, такая неправда. Мне стыдно было смотреть. Стыдно! Мне – ленинградке, которая пошла на войну, перейдя в десятый класс, мне было 16 лет.
А вы помните радиовыступления Ольги Берггольц? (Поэтесса Ольга Берггольц регулярно выступала по ленинградскому радио во время блокады — Прим. «Холода»)
— Мы только ее голос и слышали. Это было очень важно. Она тоже пережила тяжелое-тяжелое время, она сидела, и муж погиб в тюрьме, и второй ее муж умер от голода в блокаду, и она потеряла двоих детей и потом пила, пила, пила... Страшно было.
И Седьмую симфонию Шостаковича тоже слышали? (Большая часть симфонии была написана осенью 1941 года в блокадном Ленинграде — Прим. «Холода»)
— Конечно! Я была на концерте в Филармонии — я вообще все время ходила в Филармонию, и на премьере в августе 1942 года тоже была. Ну что я тебе могу сказать, если честно, – по музыке мне не очень понравилось, не Моцарт. Но это очень важно было для нас, конечно.
Самая лучшая книга о войне для вас?
— Рассказы Бондарева и «Блокадная книга» [Адамовича и Гранина], я ее помню наизусть, там все правда.
Слушайте, а вот после войны, когда вы слышали немецкий язык, что вы чувствовали?
— Нормально все было! Я в школе учила немецкий, а после войны у меня не было [в голове] связи фашистов с немецким языком. Я как-то была в Германии у своей подруги, и я там встретилась с русским инвалидом войны, ему дали квартиру, пособие, и вот он говорил: «Вроде все хорошо, но открываешь окно – а вокруг немцы...» Я такого никогда не чувствовала, у меня никогда не было к ним ненависти, я никогда не связывала агрессию немцев с их языком и культурой. Хотя однажды я оказалась в большом немецком пабе, и там сидели немолодые немцы, пили пиво и пели какую-то военную песню — и мне так стало неприятно... Но это было один раз, пятьдесят лет назад. Нельзя все время ненавидеть, надо уметь прощать. Я хочу простить.
Сколько прошло времени после войны, чтобы вы смогли про нее говорить? Вы вообще рассказывали про войну кому-то?
— Сначала я никому не рассказывала. Я тебе должна сказать, что наши мальчики — они редко говорили о своем участии в войне. Потому что очень страшно, нет сил говорить об этом. Я начала рассказывать что-то только лет через тридцать.
Скажите, у войны не женское лицо?
— Женское, женское. Знаешь, сколько женщин трудились на войне? Сколько погибло молодых и немолодых женщин? Что значит — не женское лицо? Женщина не начнет войну, но первый шаг рядом с мужчиной сделает. Все, что она может сделать, она сделает.
Кому было сложнее на войне – тем, кто был на фронте, или тем, кто бы в тылу?
— Конечно, на фронте было страшнее. Но что значит тыл? Если ты был ранен — снаряд до тебя дошел. Это тыл? Везде было страшно. Мне один доктор рассказывал, это еще в блокаду было, как к нему пришел человек — шапка, варежки, нос торчит, и непонятно, мужчина это или женщина. И вот этот человек говорит: «Доктор, я пришел к вам, чтобы вы мне сказали, я уже сошел с ума или нет. Мы живем с женой много лет, мы любим друг друга. Но она умерла и лежит в соседней комнате, и единственная моя мысль – отрезать от нее кусочек и съесть. И вот я хочу понять, я уже сошел с ума или еще нет...»
А что ответил врач?
— Я не знаю. Он сидел и плакал. А что бы ты ответили?
9 мая в московском кинотеатре «Октябрь» состоится спецпоказ фильма «Война Раи Синициной» с участием режиссера Ефима Грабоя, самой Раисы Борисовны Синициной и кинокритика Евгения Майзеля
