26 февраля Катя Долинина — сотрудница «Москино», руководившая двумя московскими кинотеатрами, рассказала в твиттере, что лишилась работы из-за подписи под открытым антивоенным письмом. По ее словам, руководство попросило ее написать заявление об увольнении по собственному желанию, что она и сделала в понедельник, 28 февраля. Долинина рассказала «Холоду», почему уверена, что сотрудников увольняют по приказу департамента культуры, как в «Москино» запрещали открыто высказываться о происхоядщем и ожидала ли она, что реакция на открытое письмо будет настолько жесткой.
Когда вы узнали о письме и почему решили подписаться? Как сейчас себя чувствуете?
Сегодня мой первый вольный день, и я пока привыкаю к этой мысли. Я не инициатор письма, я одна из десяти тысяч подписантов. Письмо мне прислали в один из моих чатов с подругами, они же коллеги по индустрии, — не помню, в четверг или в пятницу. Это было еще на этапе гугл-документа, когда только собирался пул людей, которые его подпишут. Я, кажется, была 468-я в этом списке.
Я мельком прочитала текст обращения. В целом он совпадал с моим взглядом на ситуацию. Для меня было важно, что там много внимания уделялось теме культуры и тому, какой урон происходящее наносит культурному взаимодействию наших стран и вообще перспективе развития той индустрии, которую мы пытались строить последние годы. По этой причине я, если честно, вообще не сомневалась, подписываться или нет — сразу поставила свою подпись.
Но не стали писать, что работаете в «Москино»?
Я понимала, что гипотетически это может вызвать какие-то проблемы у «Москино», поэтому я не указала место работы, подумав, что, если кто-то будет искать в списке «Москино», его не смогут найти. Я оставила там только свое имя и представилась культурным менеджером из Москвы, коим я и являюсь.
Опубликовали письмо довольно быстро. Но ребята, которые его инициировали, вручную обрабатывают подписи, и требуется время, чтобы подгрузились все подписи. Соответственно, когда я смотрела утром, там, по-моему, отображалось, десять с чем-то тысяч. Но я знаю, что составители упоминали 16 или 18 тысяч подписей, просто их еще обрабатывают.
Расскажите про звонок с просьбой написать заявление по собственному желанию.
В субботу мне позвонила моя старшая коллега — назову ее так, потому что не хочу называть имя. Она сразу спросила, подписывала ли я открытое письмо работников культуры, и я прямо сказала, что подписывала. На что она мне сказала: «Тогда я жду тебя в понедельник с заявлением об увольнении по собственному желанию». Я спросила, есть ли варианты. Она ответила: если не напишу заявление сама, меня будут увольнять по-плохому, то есть искать какую-то статью, копаться в том, как меня можно легально уволить. Ну либо я могу написать объяснительную о том, что мое имя попало в список по ошибке и я вообще не подписывала никакое письмо. Я сказала, что этого я, конечно же, делать не буду.
И она меня просила еще, кажется, во время разговора сказать, что я решила. Я сказала, что прямо сейчас ничего не могу сказать, но скоро написала, что не хочу ни с кем рвать, что я люблю своих коллег и уйду по собственному желанию — также, что не хочу устраивать из этого балаган, потому что понимаю, что это не их инициатива, а спущенное из департамента культуры распоряжение. И «Москино» как организация, подведомственная департаменту культуры, не может этому сопротивляться.
То есть субботний разговор был скорее мягким, а не угрожающим?
— Когда тебе говорят: «Если ты не напишешь заявление добровольно, то мы будем увольнять тебя по-плохому», естественно, это угроза. Но интонация самого разговора не была агрессивной, у меня хорошие отношения были и, я надеюсь, остаются с людьми из разных отделов, с которыми я работала. Я искренне люблю как мое руководство, так и подчиненных.
Но риски, которые я сама для себя нарисовала после этой фразы, мне не понравились. И мне не захотелось устраивать такой цирк ни для себя, ни для этих людей.
Начальство просило вас удалить твит, в котором вы рассказали об этом?
— Нет, когда мне позвонили, я сказала: вы же понимаете, что я буду писать об этом? Мне сказали: да, мы понимаем. Я не ожидала, что мой твит разлетится и, сказать по правде, я публиковала его в полубредовом состоянии. Это было просто скопированное сообщение, которое я отправила перед этим коллегам в чат кинотеатра, поэтому твит и начинается со слова «коллеги». У меня не было сил писать что-то другое. В тот день у меня с перебоями работал твиттер, и я не сразу поняла, отправился твит или нет. О том, что он разошелся, я в первые часы узнавала от друзей, которые меня поддерживали и созванивались, пытаясь меня успокоить.
Я не призываю ни к какой агрессии в отношении кинотеатров и их сотрудников. Я не даю этой ситуации какой-то оценки и не считаю, что я сейчас способна здраво осмыслить, что происходит в эти дни. Мне просто показалось важным поделиться этой информацией — это мой способ справиться с происходящим.
Мы обратились к вам за комментарием еще в субботу, но вы отказались. Почему? Вы ожидали, что руководство изменит решение?
— Нет, мне просто было важно рассказать не о минутном разговоре по телефону, когда я пыталась успокоиться и понять, что происходит. Я хотела понять, как я увольняюсь, отрабатываю ли я две недели, три дня? Как оказалось — вообще один день. Я хотела поговорить с людьми, понять, как они настроены, что они мне скажут, и мне не хотелось заниматься эскалацией этой ситуации без необходимости. Мой твит и так разошелся больше, чем я этого ожидала, и я была к этому не готова. Если бы я знала, какое к нему будет внимание, я бы, наверное, не стала его публиковать тогда и подождала бы до сегодня.
Как прошла сегодняшняя встреча с руководством?
— Я приехала в офис часам к девяти, потому что не могла спать. Меня встретили коллеги с поддержкой и сочувствием, а начальники меня просто обняли и сказали, что им очень жаль и что они не знают, что делать дальше, что вообще происходит и как с этим жить. Опять же, никакой агрессивной интонации не было. Было настроение бессилия и отчаяния. В общем, меня со слезами на глазах провожали в отдел кадров.
Кто-то из руководства пытался за вас заступиться?
— В руководстве «Москино» мне сказали, что пытались за меня биться, что, может быть, если бы я не опубликовала твит… Шутили, не хочу ли я поменять фамилию. Было ли это сказано, чтобы меня успокоить, или потому, что они действительно бились? Я не знаю, чему сейчас верить.
Что с вами происходило эти два дня — от звонка до официального увольнения?
— Сначала я, конечно, поплакала, потом поняла, что случилось то, чего я боялась больше всего, и бояться больше нечего. И я поняла, что я устала бояться страха. В какой-то степени я даже испытала облегчение, потому что сделала то, что считала правильным. Я не отказываюсь от своей подписи и от своих слов. Теперь я не боюсь попасть в автозак, если я снова буду на улице. Если раньше у меня были бы проблемы на работе из-за этого, то сейчас у меня просто нет работы.
Я получила очень много поддержки. Мне написали многие коллеги. Мой бывший начальник из компании «Иноекино», где я работала много лет, опубликовал пост о том, что они поддерживают меня и призывают бойкотировать «Москино». Мои друзья из The cinemaholics тоже опубликовали пост обо мне. Мне тепло, и я ценю, что многие люди: зрители, волонтеры, коллеги — написали, что им было хорошо со мной работать, что они знают, какой я профессионал, человек, и, в общем, это как-то залечило рану.
Какие настроения царили в «Москино» до публикации письма? Обсуждали ли вы войну между собой?
— В четверг вечером мне позвонили из «Москино» и спросили, хожу ли я на протесты. А я человек простой и сказала, что я уже с них возвращаюсь. Спросили, выкладываю ли я что-нибудь в соцсети. Я сказала «да», и меня попросили удалить со словами «ты же понимаешь, что мы не сможем тебя отбить, если это где-то всплывет». Я проглотила это и удалила сториз, которую я опубликовала с митинга на Пушкинской площади. А в субботу в рабочий чат прислали сообщение: «Друзья, просим воздержаться от публикаций постов на политические темы, а также не ставить флаги на аватарки». Я очень расстроилась, потому что это уже прямая цензура и запрет на личное высказывание. А буквально через пару часов мне позвонили и сказали, что я уже уволена.
Вы с самого начала понимали, что могут быть проблемы, именно потому, что «Москино» подведомственно департаменту культуры?
— Да, конечно, и я старалась всегда с осторожностью публиковать свою позицию по каким-либо вопросам, потому что понимала, что моя работа, пусть и не напрямую, но связана с правительством Москвы. Однако мне казалось важным, что я работаю на деньги налогоплательщиков, но делаю что-то, что я очень люблю, во что я верю и делаю это со всей отдачей. Я была готова продолжать это делать и искать баланс между моей личной позицией и позицией профессиональной, которую я должна занять на этой должности. Я знала, что если меня задержат на митинге, то я буду уволена. Это были риски, к которым я была готова, когда, например, выходила митинговать на улицу.
На антивоенные митинги?
— Да. Я выходила 24 февраля. Всех моих друзей, с кем я выходила, задержали. Это первый митинг, на который я сходила, за все время моей жизни в Москве. И первый несанкционированный митинг в том числе, потому что до этого я всегда понимала, что любой выход на улицу равнозначен моему увольнению. Сейчас просто я решила, что не буду себя уважать, если не выйду. О том, что такие же последствия будут у этого письма, я не догадывалась, но, видимо, мы теперь все существуем в реальности, которая отличается от того, что мы себе рисовали в голове.
То есть вы понимали, что будут последствия, но думали, что не такие жесткие?
— Если честно, я не думала, что люди в департаменте будут выдавать распоряжение вычитывать десятитысячные списки людей. Может, они еще пойдут миллионную петицию на Change.org проверят по именам — я там тоже подписалась. Я не предполагала, что кто-то будет сидеть и отсматривать открытые письма, призывающие к миру, и потом целенаправленно выкидывать людей, их подписавших.
Почему вы думаете, что это именно из департамента спущено? Это было вам сказано прямым текстом?
— Мне было сказано, что сверху спущены списки. Как я потом поняла, был прислан конкретно список всех подписавшихся. Еще мне было сказано в устном разговоре, что сегодня около тысячи человек было уволено за митинги или высказывания из организаций, подведомственных Департаменту — т.е. что я первая, но не последняя. Я думаю, что, когда подгрузятся подписи других моих коллег, их, возможно, также попросят уйти.
Не знаю, будут ли они так же, как я, идти навстречу и отказываться от сопротивления. Я просто подумала, что это не то, на что я хочу сейчас тратить свою энергию — грызться за рабочее место.
Что вы планируете делать дальше? Вам уже предложили работу?
— Мне предложили несколько вариантов фриланса, несколько человек попросили у меня резюме. Каких-то конкретных офферов у меня пока что нет. Я надеюсь, что они появятся, но не уверена, что прямо сегодня я была бы готова полноценно включиться в новую работу. Потому что мне понадобится еще какое-то время, чтобы осмыслить случившееся. Мозгу нужно время, чтобы догнать реальность.
Если бы вы знали, что все это обернется таким эмоциональным потрясением, вы бы поставили подпись под открытым письмом?
— Сейчас мне хочется сказать, что, конечно, поставила бы и считаю, что эта ситуация несправедлива. Я хочу так красиво и смело сказать, что подписала бы в любом случае. Но я это говорю из момента, где я уже успокоилась, подышала, поговорила с друзьями, получила очень много поддержки от людей, которые сказали, что готовы помогать, если понадобится, финансово и подработкой.
Наверное, если бы знала заранее, я бы отнеслась к этому письму как к тому, что я выхожу на митинг — я бы понимала, что эта точка невозврата. Но мне кажется, что точка невозврата произошла не в тот момент, когда я поставила подпись, а рано утром 24 февраля (утром 24 февраля Россия начала вторжение в Украину. — Прим. «Холода»).
Важны люди вокруг и честность, нужно держаться того, во что ты веришь и пытаться сохранить себя. Если это стоит работы, значит — это та цена, которую мне придется заплатить сегодня.
