Многие помнят из детства, как бабушки собирали себе узелок на смерть: подходящее платье, мыло, платок, чулки, скопленные на похороны деньги. С течением времени отношение к этой теме и сама подготовка к завершению жизни менялись. Ирина Корнеевская поговорила для «Холода» с людьми, которые задумываются о собственных похоронах и обсуждают с близкими важные для них детали церемонии, о том, почему они это делают и как окружающие относятся к этому.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
«Федоровна, дашь гроб?»
Старухи в деревне Лукояниха Владимирской области заранее готовились к своей смерти — собирали узелок с погребальным снаряжением, деньги, а многие даже покупали себе гроб. Галина Бахолдина, купившая домик в деревне Лукояниха и переехавшая туда жить из Москвы в 1990-е годы, была моложе их — только недавно вышла на пенсию.
Однажды, вскоре после того, как она туда переехала, по деревне проезжали двое парней и везли в коляске мотоцикла гроб. «Говорят: "Кому гроб нужен?". Я поняла, что мне самое время купить эту вещь. Причем цена сходная — надо брать», — рассказывает 86-летняя Галина Федоровна.
За следующие два года она дважды давала гроб «взаймы». «Все знают, что у меня гроб стоит — а тут неожиданно у кого-то случается покойник. Спрашивают: "Федоровна, дашь гроб?" — "Бери". Они своего покойника похоронят, потом мне покупают новый гроб взамен того, — говорит она. — Вполне по-соседски поступала!».
В бывшей старообрядческой глубинке Галине Федоровне было уютно, а общий язык с местными жителями, по ее словам, нашелся сам собой: «Мне перед деревенским народом не пришлось ни на цыпочки вставать, ни на корточки садиться, а вот так сразу — от сердца к сердцу».
До этого Галина Федоровна, зоотехник по образованию, «верила в науку, космос», работала в НИИ, читала Циолковского и вообще «выросла» в библиотеке Ленина; в деревне же ее покорила самобытность и взгляд людей на мир. Местные жители были религиозны — и Галина Федоровна тоже «пришла к церкви». Пожилые женщины в Лукоянихе проводили обряд отпевания своих умерших подруг. Как рассказывает Галина Федоровна, «была читалка, которая читала популярные псалмы, а мы с остальными ей подпевали. Это было очень интересно, поучительно, трогательно».
Через несколько лет Галина Федоровна переехала в соседнюю деревню Теренино в дом попросторнее, где ее большая семья — две дочери, их партнеры, семеро внуков — могла бы оставаться в гостях на лето. «Гроб переехал со мной, — говорит Галина Федоровна. — Ну, не оставлять же добро». За новым домом стоял большой сарай, в котором раньше содержали скот. Гроб положили на сушило — пространство под крышей сарая, где когда-то хранили сено.
Спустя еще несколько лет семья младшей дочери, Екатерины, выкупила дом у Галины Федоровны, а она купила себе в той же деревне дом поменьше — и поближе к церкви. А гроб так и остался в сарае. «С тех пор прошло лет 20, — говорит Екатерина Бурлак, дочь Галины Федоровны. — Маме сейчас 86 лет. В прошлом году я сломала сарай, потому что он стал проседать и тянуть за собой дом. Короче, первое, что увидели строители, молодые ребята, разламывающие сарай — этот гроб. Очень испугались. Поскольку гроб новый, ненадеванный ни разу, его переместили туда, где было свободное место — поставили на терраску. Когда туда приезжала тусить молодежь — моя дочь и толпа ее ухажеров, — они с этим гробом все поселфились. Что еще делать с гробом?».
Поскольку гроб на террасе никому не мешает, семья не планирует от него избавляться. «Если я выйду на рынок с объявлением о продаже гроба, — говорит Галина Федоровна, — можете себе представить реакцию аудитории? Я даже не помню ту жалкую сумму, которую я за него заплатила. Из-за количества прошедших лет все это стало сюжетом для фельетона».
«Мама всегда к смерти относилась философски и с юмором, — говорит Екатерина. — Недавно она пришла к стоматологу-протезисту, и он спросил, какой зуб сделать, подешевле или подороже — пластмассовый или металлокерамику. Мама говорит: "Давайте подешевле, а то поставлю дорогой, помру, и как обидно будет"».
«У меня никогда не было замашек долгожителя, — говорит Галина Федоровна. — Мне в голову не приходило, что я буду жить дольше 70 лет. Моя бабушка умерла в 72 года, мама — в 62, родной папа умер в 37 лет, отчим, который меня вырастил и которого я называла папочкой, умер в 64 года. Я не думала, что буду жить дольше моей мамы».
Сейчас Галина Федоровна живет в загородном доме в семье старшей дочери Александры — как она говорит, «в таком возрасте желательно быть поближе к своим»: «Я уже присматриваюсь, ищу себе кладбища, где бы мне хотелось лежать. Я думаю не столько о себе, сколько о своих близких, — чтобы было недалеко ездить. В Теренино, где мой дом, есть храм и рядышком погост — но от Москвы это 400 километров. Сейчас я под Звенигородом — от Москвы 50 с небольшим километров. Я думаю, что хорошо бы здесь, но как бог даст. А гроб — не знаю, может, он уже сгнил».
«Я думаю, если мама умрет в Москве — дай ей бог еще долгих лет жизни, — то никто, конечно, в деревню за этим гробом не поедет, — говорит Екатерина. — А если там, то логично, что он будет использован. Хотя, наверное, надо его измерить, может, он уже не подходит».
В последние годы, по словам Екатерины, разговоры о смерти стали для ее матери обыденными: «Ее любимое развлечение — расписывать свое имущество: квартира, дом в деревне, какие-то деньги на счету. Периодически она пытается привлечь меня с сестрой к этим разговорам. Сестра очень болезненно реагирует, а я говорю — окей, как скажешь, твое право распоряжаться тем, что имеешь. Ведь если мама хочет об этом поговорить, значит, ей это важно».
Екатерина понимает, почему ее старшей сестре неприятно говорить с матерью о смерти: «Все детство ее таскали по похоронам — так случилось, что тогда их было много, а оставить ребенка было не с кем. И у нее был детский страх, что ее некому будет хоронить. Она даже выпрашивала, чтобы ей родили сестренку именно для того, чтобы не оставаться последней в семье, — она на 9 лет меня старше. Периодически на семейных торжествах мы выходим на эту тему, она говорит: "Ну ты помнишь, какая у тебя функция"».
Сама Екатерина признает, что, конечно, боится смерти — но в целом относится к этому спокойно. «Если мама, важнейший человек в жизни, демонстрирует такое философское отношение к смерти, тоже его усваиваешь. Конечно, это трагедия, когда смерть происходит внезапно и молодой человек в расцвете сил уходит, оставляя детей. А если это происходит уже в возрасте 80+, наверное, это не очень печально. Важно, чтобы все было проговорено, отпущено и прощено», — говорит она.
«Пожилые женщины нам говорили, что лучше, чтобы муж умер первым, — вдова его правильно снарядит на тот свет»
В религиозной культуре подготовка к смерти — естественная практика, говорит этнолингвист, исследователь славянской народной культуры Ирина Седакова: «Для людей верующих, независимо от конфессии, это одна из основных тем. У православных молитва Иоанна Дамаскина “Неужели мне одр сей гроб будет” входит в вечернее правило. Сколько человек проживет и как он умрет — неизвестно: умирают и в детстве, и в молодом возрасте, а некоторые, наоборот, “заживаются” — живут слишком долго и молятся, чтобы смерть скорее наступила». Так как никто не знает своего смертного часа, верующему человеку нужно быть к нему духовно подготовленным — исповедоваться, причащаться. Раньше, в некоторых местах вплоть до 1970-х годов, лет с 45-50, а иногда и с молодости, в деревнях, да и в городах тоже, люди готовили себе особый узелок — его называли по-разному в разных диалектах, например, «смертная одёжа» или просто «смертное». Грамотные люди оставляли «смёртное письмо» — распоряжение с указаниями, как и во что одевать, где и как хоронить.
В специально сшитую сумочку-узелок, котомку, клали белье, одежду, саван или специальное полотно, платок для женщины и другие предметы. «Старались выбирать все новое, но неяркое, чтобы на том свете не блестело и чтобы ничто не напоминало о земной жизни, — рассказывает Ирина Седакова. — Одежда должна была быть удобной, чтобы "ничто не мешало". В узелке должны были быть два куска мыла: один — для ритуального обмывания тела после смерти, второй — в дар мойщице». Клали и носовые платки в дар и на память тем, кто приходил на поминки, платки в подарок тем, кто готовил угощения.
Для мужчин «смертный узелок» чаще собирали жены или (для холостых, вдовцов) сестры. «Это была женская забота — подготовить одежду себе и правильно одеть мужа, если он умирает раньше, — говорит Ирина Седакова. — Нередко в экспедициях пожилые женщины нам говорили, что лучше, чтобы муж умер первым, — вдова его правильно снарядит на тот свет».
Многие родственники умерших, с которыми этнолингвист общалась в экспедициях, рассказывали о своих снах, когда «неправильно» похороненный человек снился живому, жаловался, и тогда нужно было «исправить ситуацию». «Например, у одной женщины-старообрядки скоропостижно скончался муж. Она не была готова к его похоронам и одела его в брюки, которые не успела постирать, — рассказывает Ирина Седакова. — Муж ей приснился и сказал: "Что ж ты меня одела в не постиранные штаны!". Она сшила и раздала несколько брюк тем, кто нуждался. Больше покойный ей не снился. Если умерший во сне говорит, что его похоронили в неудобной обуви, следующему покойнику в гроб нужно "передать" для того человека удобную пару».
Верующим людям перед смертью, если это возможно по состоянию здоровья, также важно попросить прощения и проститься с близкими. «В русском и других славянских языках слова "прощание" и "прощение" однокоренные, — говорит Ирина Седакова. — Перед тем, как попрощаться на жизнь вечную, нужно попросить у всех прощения и простить тех, кто тебя обижал. Нередко мне приходилось видеть в селах, как в дом к умирающему вереницей идут люди, чтобы успеть при его жизни "проститься", а это соединяет все: и прощение и прощание».
«Приходи туда, где меня похоронят, поиграй мне на гитаре»
Однажды 20-летняя Ирина зашла на кухню, где разговаривали ее мать и брат. Увидев ее, мать сказала: «Мы обсуждали, в чем хотим быть похороненными». «Я такая: ой, а ты в чем? — вспоминает Ирина. — Мать рассказала: в сером платье, в котором ходит в церковь — красивое и удобное, почему бы и нет, хороший выбор. Брат хочет быть похороненным в подряснике, который остался со времен, когда он служил в церкви. Я в ответ тоже рассказала: в моей на тот момент любимой рубашке. Мать ответила, что это хороший выбор, потому что футболку было бы тяжело надевать на мертвое тело».
Родители, бабушки и дедушки Ирины живут в крупном городе в Сибири. В их семье (матери сейчас 50 лет, брату 30) тема смерти никогда не была табуированной: «Мы считаем абсолютно нормальным думать, разговаривать о смерти и о чем-то просить». Разговоры об этом шли, еще когда Ира была слишком маленькой, чтобы все понимать, она смутно помнит только отрывки: «Кто-то из родителей читал мне детскую книжку "Три поросенка", на рисунке у волка текла слюна изо рта. Я сказала, мол, фу, как это мерзко. Мне ответили: "Это хорошо, что слюна течет, значит, он живой". Я поинтересовалась: "Значит, когда бабушка умерла, у нее не текла слюна изо рта?". Они сказали: "Ну, получается, да". Я такая — "хорошо, поняла, уяснила"».
Ирина связывает легкое отношение ее родителей к смерти с их религиозностью. Сейчас ей 23 года, она живет в другом городе и мало общается с матерью, но, хотя постепенно взгляды Ирины и ее родственников на веру и жизнь разошлись, некоторые убеждения они полностью разделяют — например, что к смерти нужно относиться философски. «Мы обсуждали с матерью: зачем бояться, зачем замалчивать, если это произойдет в любом случае, — говорит Ирина. — Смерть — это часть любой жизни. Смерть точно наступит, и близким точно что-то придется с этим делать. Уж лучше похоронить человека согласно его соображениям, достойно завершив историю, чем как придется. Поэтому мы знаем просьбы пожилых родственников о том, как они хотят быть похороненными, и по ходу жизни накидываем свои».
Ирина вспоминает, что удивилась тому, как спокойно ее мать отнеслась к недавней смерти деда, — она «не ушла в какое-то глубокое переживание горя»: «Он долго болел, она ухаживала за ним, знала, что произойдет. Как он хотел, его тело перевезли в родное село и похоронили рядом с родственниками». Недавно мать Ирины и 80-летняя бабушка собирались ехать в Москву в разгар пандемии. Ирина отговаривала их: «Я говорила: "Вы знаете, к чему это может привести". Мать и бабушка пожали плечами — "ну и ладно, значит, так тому и быть, пришел конец, что поделать". Бабушка сказала, что ей было бы даже лучше умереть в Москве — там ближе к ее родному Подмосковью — месту, где она хочет быть похороненной».
Сама Ирина впервые всерьез задумалась о своих похоронах, когда ей было 13 лет: «Сказала матери, что хочу, чтобы меня кремировали. Она все разузнала и ответила, что ближайший крематорий в шести часах езды от нас — не вариант. Говорит: придумай что-то другое, пожалуйста». Тогда Ира решила, что было бы идеально, если бы на ее могиле вырастили шиповник: «Мать прогуглила — проблема в том, что шиповник — очень наглый, он ведет себя как сорняк и будет перекидываться на все могилы в округе. Видимо, посадить шиповник тоже не выйдет». Пока других идей у Ирины нет.
Сейчас девушка учится в университете на переводчика и со своими друзьями тоже обсуждает «планы на вечность»: «Я говорила другу: "Если захочешь, приходи туда, где меня похоронят, поиграй мне на гитаре". И меня искренне впечатлило, когда пара моих друзей также высказали свои просьбы в непринужденном разговоре, — просили написать некролог и говорили о том, что лучше посадить на могиле».
Приятельница Иры, по ее словам, как-то заметила: «Ты планируешь свою смерть лучше, чем свою жизнь». Но Ира с этим не согласна — она планирует смерть так же хорошо, как быт и повседневные дела. «Четких дальних планов на жизнь у меня нет, потому что я знаю, что моя жизнь может повернуться в неожиданную сторону. А вот смерть произойдет в любом случае. Но естественно, умирать очень остро не хочется».
Размышления о собственных похоронах дают человеку ощущение контроля над смертью, считает паллиативный психолог Илья Петрикин. «В психологии существует теория управления страхом смерти: у каждого человека есть внутренний конфликт между желанием жить и осознанием факта собственной смертности. Проговаривание снижает тревогу и страх, порожденные этим конфликтом, человек думает: "Я об этом позаботился". В разговорах о смерти мы обращаемся к нашим ценностям, создаем смыслы, налаживаем отношения с близкими. Такой осознанный способ преодоления страха смерти помогает человеку строить свою жизнь».
Разговоры о смерти и похоронах также позволяют лучше понять себя и близких, считает Петрикин. «В любом диалоге важно, чтобы участники услышали друг друга. Если человек приходит поговорить о смерти, а в ответ получает "слушай, тебе еще жить да жить", "не говори, накликаешь", то, конечно, диалога нет. Желание поговорить о смерти означает, что для человека это важно — а дальше близкий может спросить о причинах этих мыслей. Если участники будут способны понять, что кроется за этим разговором, он поможет раскрыть много важных тем, связанных с жизнью».
Чтобы не утомлять своими разговорами о похоронах окружающих, Ирина решила их записать. «Я собрала все главное в одном документе и показала сестре, где в моем ноутбуке находится эта папка. Пароль от ноута и облака знает мой лучший друг. Они легко смогут друг с другом связаться», — говорит Ира. Она понимает, что придуманная ей система не очень надежная: «С ноутбуком может случиться все что угодно — вдруг я где-то в пути попаду в ДТП: ноут в мясо, я в мясо — ни у кого ничего не спросить. Да и с облаком могут быть проблемы». Со временем она надеется придумать более надежный план.
Ира считает, что в планах на собственные похороны отражается личность: «Это говорит о том, как человек относится к смерти и, соответственно, жизни. И мне кажется, еще это про уважение: знать последнюю волю человека и сделать так, как он хочет. Чтобы финальный аккорд не диссонировал со всем произведением. У меня был друг, с которым мы жестоко поссорились и так и не помирились. Когда я уже не имела никакого влияния на его жизнь, мне приснилось, что он умер и его похоронили в земле. Хотя в реальности он трижды говорил мне, что хочет быть кремированным. Во сне все коллективно забили на его желания и последнюю волю. Мне не хотелось бы такого для своих близких. Если я могу сделать, как было бы им приятно, я это сделаю».
«Для меня похороны — это ивент»
В 2007 году Дарья Р. из Москвы, которой сейчас 31 год, за несколько месяцев потеряла трех близких родственников и до сих пор не пережила эти утраты. «У нас очень дружная семья, все жили душа в душу. Мой папа и бабушка — его теща — были лучшими друзьями. Когда в декабре папа умер от рака, это был для нее большой удар, она его не пережила. Бабушка умерла в феврале, а в апреле умер дедушка. Они очень любили друг друга, поэтому дедушка пережил ее всего на несколько месяцев».
Дарье тогда было 17 лет, но ей пришлось столкнуться с организацией похорон: когда умер ее отец, мама лежала в больнице, а бабушка болела. «14 лет назад похоронный рынок в Москве был абсолютно диким, — рассказывает она. — Отец был терминальным больным, и, когда его отправили домой "готовиться", оказывая только паллиативную помощь, информацию получили похоронные агенты — ее часто передают врачи. Под дверью сразу собирается десяток похоронных агентов. И, конечно, когда человек умирает, ты сообщаешь в скорую или участковому врачу, в полицию — и они тоже по каким-то своим каналам стервятников созывают».
Дарья и ее сестра, растерявшись, открыли первому же агенту, которая позвонила в дверь. «Она оказалась не очень порядочной — организовала все как-то неловко, некрасиво. Помощи от нее особо не было, она ни о чем не рассказывала — ее функция заключалась только в том, чтобы организовать документооборот между больницей, ЗАГСом и полицией», — говорит Дарья.
Семья Дарьи светская, поэтому прощание проходило в морге — и это тоже стало испытанием для горюющих близких. «Прощальные залы выглядят по-разному. Нам пришлось попрощаться с папой в ритуальном зале морга при 36-й московской больнице, — рассказывает Дарья. — Ты приходишь, тебе и так плохо, а там гробы стоят по стенам, какие-то урны с ценниками — жуть просто. Настолько циничные люди работают в этой индустрии».
Через несколько месяцев скончалась бабушка Дарьи. Как и в прошлый раз, приехала скорая, чтобы забрать тело, пришел участковый, а в подъезде стояли похоронные агенты и звонили в дверь. «В этот раз нам повезло, — говорит Дарья. — Агент из обычной коммерческой фирмы оказался очень хорошим человеком. Он все нам объяснил: как выбрать гроб, как лучше решить вопрос с деньгами. Когда человек умирает, информация об этом попадает в полицию, ЗАГС — а дальше в банк, и все счета умершего человека блокируются на полгода — до тех пор, пока наследники не вступят в права. Агент подсказал нам, что нужно срочно бежать в банк с картой бабушки и снимать ее похоронные деньги».
Бабушка, рассказывает Дарья, была очень ответственным человеком, у которой все было продумано. Она заранее собрала «похоронные» деньги и предупредила о них родственников, подготовила одежду и обувь, в которой хотела бы быть похороненной. Рядом с кроватью бабушки лежал список людей, которых нужно позвать на похороны и поминки, — имена, фамилии и телефоны. «При жизни бабушка говорила: "Ирку не зовите на поминки" — это ее двоюродная сестра, с которой бабушка особо не контактировала. Если бы бабушка не предупредила, мы бы позвали ее — мы не знали, в каких они были отношениях. Вообще, самое главное, когда занимаешься похоронами родственников, — позвать на прощание нужных людей, а лишних не позвать».
Дедушка Дарьи, который умер вскоре после бабушки, к своим похоронам не готовился. «Он был супервлюбленным в жизнь человеком и вообще не думал, что он смертный. Поэтому нам пришлось находить контакты его бывших коллег — он был военным, переезжал, работал в МГУ. Все они пожилые, их нет в мессенджерах, соцсетях. Три дня подготовки к похоронам мы обзванивали этих людей по их домашним телефонам».
Дарья вспоминает, как много узнала в поездках по ЗАГСам и моргам от похоронного агента, который помогал после смерти бабушки. «Он рассказывал, как все устроено в России и за границей. В России не принято иметь своего нотариуса или юриста, который помогает тебе взаимодействовать с государственными органами, приходится разбираться самому. За границей юрист после кончины клиента сообщает родственникам о наследстве. В России, если умирает твой дядюшка-миллионер, с которым ты не общался, ты об этом не узнаешь. Поэтому, если у тебя есть собственность, о которой родственники не знают, лучше все это заранее написать в отдельном документе и рассказать родственникам, где он лежит».
Подготовка к своим похоронам, считает Дарья, снижает страх смерти. «Мне кажется, что человек боится неопределенности: что будет с моей семьей, когда я умру, насколько им будет сложно, тяжело. Не нужно гадать, нужно обезопасить свою семью, упростить жизнь, все структурировать».
Сама Дарья надеется, что ее родственникам не придется организовывать ее похороны: «Я младший член семьи — у меня есть старший брат, сестра, двоюродные братья. По идее, я всех должна пережить». Но на случай внезапной смерти Дарья распечатала необходимые документы и рассказала о них сестре и брату: «В папочке лежат распечатанные договор страхования жизни, информация о счетах в банках, список людей, которых я хочу, чтобы пригласили на похороны. Я сообщила им, что ни в коем случае не хотела бы, чтобы меня бальзамировали. Я эко-ориентированный человек, а это идет вразрез с моими убеждениями. С мамой мы об этом не говорим — она человек пожилой, ей будет тяжело, ведь никто не хочет похоронить своих детей. С сестрой мы спокойно, за завтраком или ужином можем обсуждать, что кремация лучше захоронения в земле».
В памятке, которую подготовила Дарья, она написала и о том, какую музыку включить на ее похоронах — она хочет, чтобы звучал Бетховен. «Я работаю в музыкальной индустрии, — говорит она, — и моя работа связана с организацией разного рода мероприятий — от конференций до музыкальных фестивалей. Для меня похороны — это тоже ивент. В нашем обществе принято планировать свадьбу — девочки, например, сохраняют картинки платьев, хотя не факт, что они выйдут замуж. Но мы точно все умрем. Поэтому планировать свои похороны — это абсолютно нормально, не нужно стесняться говорить о них, раздумывать, как о свадьбе».
Дарья смотрит в ютубе блог Кейтлин Даути, которая спокойно говорит о смерти и похоронах, путешествует и изучает мировой опыт и устройство кладбищ и колумбариев. «Есть культуры, где совершенно спокойно относятся к смерти. Так было раньше и в нашей стране, а в советское время все жизненные процессы превратили в комбинат. Раньше свадьба проходила дома — вся деревня гуляла. Потом это действо стало проходить в загсах и ресторанах. То же самое с умиранием. Раньше, если у тебя умер родственник, ты обмывал его дома сам. Гроб с телом стоял в комнате, где этот человек жил. Приходили родственники, друзья, с ним прощались. Могли сидеть всю ночь, оставаться наедине с телом — проживать свои эмоции, даже проговаривать что-то вслух, читать молитвы, проводить ритуалы. В наше время человек умирает и не успевает остыть, как его увозят в морг, нашпиговывают бальзамирующими растворами, погружают в формалин, многие тела вскрывают. Тело сразу отбирают, и ты остаешься в полном смысле слова сиротой — эмоциональным сиротой. В ритуальном зале все по расписанию, у тебя на все есть час, тебе не дают времени на полноценное прощание. Если люди будут принимать свою смертность, готовиться, обсуждать это с родственниками, всем будет легче. А когда человек уже ушел, важно, чтобы его похороны были наполнены воспоминаниями, эмоциями. Чтобы можно было прожить случившееся, не скрывать в себе — "у меня бабушка умерла, но я не люблю об этом говорить". Если эти эмоции замалчивать, они разрушают, едят тебя изнутри», — считает Дарья.
Возможность побыть рядом с телом умершего близкого и попрощаться дает психике подтверждение того, что человек действительно умер, соглашается с Дарьей паллиативный психолог Илья Петрикин. «Сталкиваясь с утратой, человек на определенном этапе может отрицать случившееся, говоря себе: "это ошибка", "может, это случилось с кем-то другим". Прощание с телом делает это событие более реальным, в сознании закрепляется факт, что человек умер», — говорит Петрикин. Сейчас чаще всего близкие видят тело только в траурном зале — по словам психолога, там времени для прощания им может быть недостаточно, и это может мешать тому, чтобы полноценно осмыслить смерть близкого. «Прощание становится мероприятием с заданной формальной структурой: в центре стоит гроб, играет какая-то музыка, вокруг стоят люди — это может казаться неестественным, даже театральным», — говорит психолог.
«Переживающему утрату важно понимать, что любые его чувства, эмоциональные перепады, мысли и поведение — нормальны и уместны, — говорит Илья Петрикин. — Важно дать себе больше времени на проживание этой ситуации, "замедлиться" и уделить внимание своим сложным переживаниям. Если справиться самостоятельно не удается, нужно обратиться за помощью. Необязательно к психологу или священнику, это могут быть группы поддержки, близкие, друзья, с которыми можно открыто и честно поговорить и быть услышанным».
Предварительное планирование похорон во многих странах мира — абсолютно нормальная практика, говорит владелец ритуального агентства «Журавли» Илья Болтунов, ведь «за исключением гибели и трагических событий, в большинстве случаев смерть бывает ожидаемой и происходит по естественным причинам».
Он называет прижизненный договор с похоронным агентством погребальным узелком XXI века. Илья считает, что люди в России заключают прижизненный договор с агентством по двум причинам: для одних это осознанный выбор, другие делают это от безысходности. Количество "осознанных" договоров невысокое, бо́льшая часть клиентов — одинокие пожилые люди, у которых нет родных или плохие отношения в семье. «У бабушки есть внук-алкоголик, она накопила на свои похороны, но боится, что он тупо эти деньги пропьет, а она непонятно как или вообще не будет похоронена. В России часто случается, что трупы остаются в моргах, а все погребальные деньги и даже государственное пособие на погребение пропивают родственники», — говорит Илья. Людей, заключающих прижизненный договор от безысходности, по его словам, чаще всего интересует «базовый набор»: «У них нет никаких запросов, задача — просто кремация или погребение в землю».
С другой стороны, те люди, которые заключают прижизненный договор, потому что осознанно планируют свои похороны, хотят зафиксировать свои пожелания: место прощания, формат и другие детали. «Кто-то принципиально не хочет отпевания, кто-то хочет, чтобы его прах развеяли в конкретном месте. Бывают интересные индивидуальные запросы, — рассказывает Илья. — Например, хоронили тренера известной футбольной команды — он был онкопациентом и знал, что скоро умрет. По его желанию, огромное количество его воспитанников, которые пришли прощаться с ним, написали добрые слова на футбольных мячах и оставили их на его могиле. Еще была бабушка, которая при жизни сварила внукам и правнукам варенье, закупорила по маленьким баночкам со специальными этикетками — и этот ее прощальный подарок раздавали присутствующим на похоронах».
«Мы обсуждаем смерть за чашкой кофе и на пикнике»
«Я хочу, чтобы на моих похоронах люди были красиво одеты, — говорит 46-летняя Галина Сидорова из Москвы, занимающаяся организацией общественных дискуссионных клубов. — Проследить за этим вменяется в обязанность мужа — чтобы гости пришли в приличном траурном одеянии, а не в джинсах и футболках. Я хочу, чтобы на моих похоронах были красивые конфеты, завернутые в траурную упаковку. Это могут быть просто кусочки шоколада — тут важен антураж! Я хочу, чтобы был человек, который захочет сказать нормальную надгробную речь, а не как обычно бывает — в морге все растерялись и несут всякую херню. Для меня важна кремация: я не хочу быть захороненной в земле, мне неприятна мысль о длительном тлении. Это может быть аквамация (щелочной гидролиз — по мнению современных экологов, менее вредный для природы, по сравнению с захоронением в земле и кремацией, способ погребения: для ускоренного разложения тело на четыре часа помещают в стальной контейнер с водным раствором гидроксида калия температурой 93 градуса, пока не остается один скелет. Измельченные кости передаются семье умершего. — Прим. «Холода») — просто в нашей стране она пока недоступна. Я внимательно отслеживаю возможность эко-похорон в нашей стране — скорее всего, выберу это, как только оно станет более доступным. Пока же у меня есть несколько вариантов гробов, которые мне нравятся — это должен быть красивый гроб, не обтянутый тряпочкой, а деревянный. Хотелось бы, чтобы гроб был расписан аэрографикой или украшен резьбой по дереву — но это очень-очень дорого, и очень мало мастеров, кто это делает. Потом это все должно сгореть и переместиться в урну. Хочу, чтобы на ней тоже была аэрографика».
Галина Сидорова считает важным регулярно разговаривать с мужем и взрослой дочерью о смерти и похоронах. «Мы обсуждаем это, когда нам хорошо, когда мы просто болтаем за чашкой кофе или сидим на пикнике. Расслабленное состояние и постоянное проговаривание дает памяти якорьки — а стресс мешает запоминанию». Пожелания Галины о собственных похоронах неоднократно менялись в зависимости от информации, которую она получала, — с 2018 года Галина ведет встречи Death Cafe: проводит встречи, где люди говорят о смерти. «Моей дочери пришлось регулярно выслушивать, как я хочу быть похоронена. Однажды я пришла к ней и говорю: "Можно завещать мое тело науке, минимизируем затраты на захоронение”. Дочь ответила: "Ты знаешь, я с тобой не согласна, я против". Ей была неприятна мысль о том, что мое тело станет учебным пособием. Тогда мы впервые обсудили, что для нее важны мои похороны как прощание с матерью и завершение отношений».
Галина называет себя агностиком. При этом она принимает убеждения и «систему координат» мужа и дочери: дочь в последние несколько лет изучает иудаизм, а муж Галины исповедует вайшнавизм (одно из направлений индуизма. — Прим. «Холода»). Несколько месяцев назад дочь сказала Галине, что хочет быть похоронена по иудейскому обычаю. «Она обсудила это с подругой из синагоги — она врач и как волонтер подготавливает усопших из общины в последний путь по иудейским обрядам, — рассказывает Галина. — Когда я об этом услышала, меня подкинуло: она обсудила это не со своей мамой, самым близким человеком, а с подругой. Потом я поняла, что совсем ничего не знаю об этом, и теперь изучаю, какие ритуалы и почему проводятся. Но мысль о том, что твой ребенок продумал, как хочет быть похороненным — а ей немного за 20, — это неприятная мысль. Умом я понимаю, что она практична и просто принимает собственную смертность, думает об этом заранее, в том числе потому, что беспокоится обо мне, чтобы это не было для меня шоком и стрессом».
Если в семье нет мужчин, соблюдающих иудейский обычай, подготовку усопшего берет на себя община, члены похоронного братства (Хевра Каддиша) собираются и читают поминальную молитву. «По договоренности с дочерью, мне нужно будет сообщить о ее смерти ребецин, жене раввина, она оповестит раввина и общину, а подруга дочери станет ее душеприказчиком», — говорит Галина.
Для дочери Галины важно захоронение в земле — по иудейскому обычаю и в соответствующем месте. А для мужа Галины, так как он вайшнав, важны совершенно другие ритуалы: он хочет быть кремирован и чтобы его прах был развеян над Гангом. «Я очень рассчитываю, что муж будет заниматься моими похоронами, а он рассчитывает, что заниматься его похоронами буду я. Но мы прекрасно понимаем, что не знаем, как получится. В случае его смерти он хотел бы, чтобы я пришла в вайшнавский храм, поговорила со служителями, заказала йагью (огненный ритуал. — Прим. “Холода”)». Галина готова поехать в Индию, чтобы развеять там прах мужа, — как она говорит, «это несложно».
По словам Галины, в их семье принято уважать убеждения друг друга и не навязывать свое видение мира, поэтому некоторые пожелания о похоронах остаются на усмотрение близкого, который будет их организовывать. «Если моими похоронами будет заниматься не муж, а дочь, я не стану обременять ее требованием отслеживать, в какой одежде придут гости на мои поминки, потому что знаю, что ей будет неприятно объяснять это людям. Так же и с похоронами мужа: одно дело, если этим буду заниматься я, и совсем другое, если этим будет заниматься другой человек». Галина не хотела бы, чтобы у нее была «стационарная» могила, — но это тоже остается на усмотрение близких. «Я знаю, что для моего мужа это неважно — он верит в переселение душ. А для дочери это может быть важно. Пока мы пришли к такому компромиссному варианту: у нас есть семейное место в колумбарии на четыре урны — там захоронены мои родители, туда дочь сможет приходить и скорбеть».
