Это круто — когда у тебя есть что-то, за что ты готова сесть

История художницы Юлии Цветковой, рассказанная ей самой

Художнице и активистке из Комсомольска-на-Амуре Юлии Цветковой грозит от двух до шести лет лишения свободы: ее обвиняют в распространении порнографии из-за публикации бодипозитивных иллюстраций. «Холод» публикует историю Юлии Цветковой, рассказанную ей самой, и ее рисунки.

Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.

Фотография Юлии Цветковой из Комсомольска-на-Амуре, ей грозит до 6 лет колонии за бодипозитивные иллюстрации

Я выросла в Комсомольске-на-Амуре — криминальной столице Дальнего Востока. Если загуглить название города, первым делом вы найдете информацию о криминальных авторитетах и бандитских разборках. Легко представить, какая обстановка тут была, когда я родилась — в 1993-м году. Сначала мы с родителями жили в поселке «Дружба». Это были несколько домов, окруженные тайгой. По лесу бродили волки и медведи, иногда они забегали в поселок. Потом, когда мне было пять лет, мы перебрались уже в сам Комсомольск.

Моя мама приехала сюда из Москвы. У нее было богатое театральное прошлое, она объездила весь СССР. А потом познакомилась с папой и приехала к нему сюда. У нее были друзья в сфере искусства, с которыми я тоже общалась; еще она находила мне частных преподавателей. Так что я росла немного изолированно от окружающей среды. Как-то я спросила ее, почему она не отдала меня в детский сад, — она сказала: «Я пришла туда, а там дети матом разговаривают. Мне не хотелось, чтобы ты так говорила». Мама — сама педагог по образованию, и еще в поселке она организовала собственный центр для детей: со спектаклями, творческими проектами и походами. Потом, уже в городе, создала студию раннего развития. Это было первое подобное учреждение в Комсомольске. С мамой [и сейчас] постоянно здороваются на улице: дети, которые ходили к ней в студию в 1996-1997 году, выросли и продолжают ее помнить. Вокруг мамы сформировалась особая среда, и у меня было то, чего часто так не хватает, если живешь в маленьком городе, — широкий кругозор.

Одевалась я всегда необычно. В город, как правило завозили партию одинаковых курток, и все в них ходили. На то, чтобы купить что-то другое, не было денег. Поэтому мама сама шила и вязала. На улице мои наряды вызывали ажиотаж: прохожие матерились вслед, могли показать пальцем или что-нибудь кинуть. Людей, которые выглядят неформально, не принимали. Если какой-нибудь металлист ходил с длинными волосами, их могли поджечь — такие байки я часто слышала. Но лично со мной ничего из ряда вон выходящего не происходило.

Глядя на «женственных» одноклассниц, я хотела вписаться в систему: пыталась одеваться феминно, ярко красилась, каждый день ходила на каблуках. Но все равно не чувствовала себя своей

Я рано вступила в пубертат: в третьем классе уже была выше всех на голову. Надо мной стали смеяться из-за этого, а еще из-за того, что у меня росла грудь и начались месячные. Ко всему прочему, я снималась в детской передаче на местном телевидении. Из-за этого дистанция между мной и одноклассниками только увеличивалась. Когда мне было девять лет, моего отца не стало. Во всем классе было только две семьи без отцов, так что это усилило отчуждение. Это был лицей, чувствовался дух конкуренции. Все постоянно выясняли, кто лучше и умнее, у кого больше денег. Бойкотов и избиений не было, но психологическая травля была в порядке вещей.

В восьмом классе я перешла в обычную школу, и там стало лучше. Я как будто попала из мира обеспеченных подростков с пятерками и денежной конкуренцией в мир обычных подростков. Но в лицее все были заняты в основном учебой, о личных отношениях думали мало, — а в новой школе выяснилось, что почти каждая девочка с кем-то встречается, многие уже занимаются сексом, чуть ли не жениться собираются. Здесь мне тоже казалось, что я отличаюсь от других. Я ничего не знала про феминизм, казалось, что проблема во мне. Дома мне никто не прививал патриархальных ценностей, но вот от учителей я могла услышать, например, что «девочка не может лазить по деревьям», «девочка должна быть тихой». Глядя на «женственных» одноклассниц, я хотела вписаться в систему: пыталась одеваться феминно, ярко красилась, каждый день ходила на каблуках. Но все равно не чувствовала себя своей. Потом, когда я серьезно занялась танцами, я стала носить в основном спортивную одежду и на какое-то время перестала думать о том, «женственно» ли я выгляжу.

Во второй раз я решила стать «нормальной женщиной», когда мне было 23 года. К тому моменту я успела бросить школу, съездить поучиться в Москву и в Лондон. А потом по семейным обстоятельствам вернулась в Комсомольск и стала работать с детьми в мамином центре. На этом этапе я вдруг начала задумываться о том, что у меня нет партнера. Не знаю, почему это стало меня волновать. Может быть, увидела, что многие бывшие одноклассницы уже замужем. Знакомые намекали: чтобы понравиться молодому человеку, нужно уметь хитрить и показывать, что ты «слабая». Например, просить донести твой чемодан. Я стала пытаться изображать из себя кого-то, кем на самом деле не являюсь. Сдерживала себя, чтобы казаться милой и покладистой. В это время у меня завязались отношения с одним молодым человеком. Ему было около 30, он занимался музыкой. Постоянной работы и денег у него не было, зато было много грандиозных планов. Он себя считал творческой личностью, которую никто не понимает.

Сначала были прогулки под луной, красивые жесты. Но потом стало ясно, что настоящего тепла и понимания в этих отношениях нет. Казалось, ему нужна девушка, чтобы чувствовать себя спокойнее, — «для галочки». Да и с моей стороны сильных чувств не было. Эти отношения стали для меня экспресс-курсом по разным видам абьюза. Было всего понемногу: манипуляции, сексуализированное насилие, попытки меня контролировать.

Например, он пытался следить за тем, как я одеваюсь. Хотел, чтобы я носила что-то обтягивающее и «привлекательное». Но так, чтобы наряды не были слишком откровенными и на меня не засматривались посторонние люди. Впрочем, это было меньшим из зол — мне всегда нравилось пробовать разные стили, и одежду, которую я тогда купила, я периодически ношу до сих пор.

Куда сложнее было с едой. Ему не нравилось, что я вегетарианка, он говорил, что это «извращение». Так думали и его друзья, я им казалась «странной». При этом он не задумывался о том, что мне вообще нужно что-то есть, — он приглашал к себе, но у него в холодильнике не было еды, которая мне подходит. Так что я приходила со своими продуктами.

У меня и раньше были сложные отношения с едой. Когда ты с подросткового возраста слышишь обзывательство «толстуха», это не может не повлиять на пищевое поведение. Иногда я могла вообще ничего не есть, иногда — питаться только определенными продуктами. Например, только мороженым или бананами. Это уже позже ко мне пришло понимание, что еда — это важный ресурс. Она нужна, чтобы были силы, а не чтобы с ее помощью контролировать свой внешний вид.

Когда я встречалась с этим молодым человеком, я ела совсем мало — часто вообще один раз в день. Что касается сексуального насилия, то доходило до крови.

Я понимала, что с коммуникацией у нас сложности. Это ведь быстро становится заметно: уже во время первой ссоры ты видишь, способен ли собеседник тебя услышать и может ли он напрямую высказывать свои эмоции. Но мне казалось, что для мужчины проблемы с коммуникацией — это естественно. Считается ведь, что мужчины — они такие. К тому же он не пил и не курил. В Комсомольске пьют очень многие. Поэтому считается, что трезвый молодой человек — завидный жених. Да и перспектива расставания пугала. Я думала: а что дальше? Где я найду кого-то еще? Все это не было похоже на большую любовь, скорее на зависимость.

Иллюстрация Юлии Цветковой, художница может сесть за рисунки о женщинах

Осознание приходило постепенно. Однажды, пока мы еще были в отношениях, я на два месяца поехала в Индию с мамой. Там я увидела четкое разделение мужского и женского мира. В этой стране, когда ты идешь по улице, тебя могут схватить, начать приставать. Когда видишь это, начинаешь серьезнее задумываться о женских правах. В моей голове все складывалось в более ясную картину — это был как будто первый звоночек феминизма, который собирался прийти в мою жизнь. Я думала о том, как хочу жить дальше, хочу ли я быть с этим человеком.

Когда я вернулась в Комсомольск после Индии, я стала видеть в этих отношениях много того, на что раньше не обращала внимания. Случилось неприятное расставание, а потом — еще несколько месяцев непонятного хождения туда-сюда. Меня ломало почти физически. Каждый, кто вышел из абьюзивных отношений, знает это ощущение. Были попытки вернуться — и с его стороны, и с моей. Он мониторил мои соцсети, звонил — мог набрать мне десять раз подряд, если я не подходила к телефону. Финальной точкой стал эпизод со сталкерингом. В тот день мне нужно было пойти куда-то по делам, а он пришел ко мне в подъезд и стал меня ждать. Туда не так уж легко попасть — скорее всего, сначала ему пришлось ждать, пока кто-то из соседей пустит его внутрь, потом — стоять на лестничной клетке. Я вышла из квартиры и увидела его. Он пытался идти за мной следом, о чем-то говорить. Кажется, о том, почему он прав, а все остальные — нет. Но я толком даже не помню — суть этого разговора уже не важна.

Когда мы расстались, я пробовала обсудить ситуацию с общими знакомыми. Я знала, что этот молодой человек в своих предыдущих отношениях поднимал руку на девушку. Все это казалось ненормальным, я пыталась намекнуть, что у него проблемы. Но от других людей я слышала, что я «злая», что «мужчину надо воспитывать», а я, мол, решила жить для себя. Я чувствовала себя подавленной.

А потом однажды задумалась про феминизм. Раньше мне казалось, что феминистки — это какие-то женщины, которые бегают с плакатами и чего-то требуют. Он как будто не имел отношения лично ко мне. Но теперь я полезла в интернет, стала читать о правах, об абьюзе, о телесности. Оказалось, то, что волновало меня и в подростковом возрасте, и теперь — это оно и есть. Пазл сложился — я поняла, что на самом деле давно уже была феминисткой, просто не понимала этого.

Я не могу сказать, что я пришла к феминизму благодаря этой неудачной любовной истории. Осознание приходило постепенно. Но этот опыт мне помог. Я читала про абьюзивные отношения и думала: мне и самой было очень сложно уйти, я столкнулась с осуждением, хотя мой случай был еще не самым жестким. Значит, эти проблемы не «надуманные».

После того, как мои отношения закончились, год или полтора я продолжала думать о них. Помнила даты, когда мы впервые куда-то пошли. Это была рана, болезненный опыт. Но в то же время это меня двигало: когда мы расстались, я как будто поставила себе цель идти вперед, развиваться, чтобы оставить эту историю и этого человека позади. Несколько месяцев назад я рассказывала кому-то об этой истории и впервые поняла: я уже не помню деталей и дат, теперь меня по-настоящему отпустило. Я уже не говорю об этом так подробно и эмоционально, потому что этот эпизод перестал быть ярким. Он остался в памяти просто как неприятный момент, вроде похода к зубному. А зачем ярко и в подробностях расписывать свой поход к зубному?..

Трудно сказать, как я себя по этому поводу чувствую. Как бы вы себя чувствовали, если бы поняли, что можете провести в тюрьме от двух до шести лет?..

Погрузившись в феминистскую информационную повестку, я стала писать посты, рисовать иллюстрации и отправлять их в фем-паблики. Сначала переживала: а правильно ли я написала? Я тогда училась высказываться, выражать свою позицию. Благодаря бодипозитиву я стала принимать себя и поняла, откуда у меня были комплексы по поводу внешности. А фем-искусство открыло для меня целую вселенную: это ведь огромный мир, который обычно не включают в учебники. Я искала фем-группы и сообщества в своем регионе, но нашла только в Хабаровске. Тогда у меня появилась идея создать в соцсетях свою региональную группу. Я разговаривала с девушкой из хабаровского объединения. Она сказала, что стоит не только вести паблик, но и проводить акции — без физических действий смысла будет намного меньше. Я взялась за дело: нашла единомышленниц в Комсомольске, и уже через несколько месяцев организовывала первые мероприятия.

Феминистские мероприятия в городе всегда вызывали много разговоров и хейта в соцсетях. Но настоящие проблемы начались в 2019 году — после истории с фестивалем «Цвет шафрана». У моей мамы есть театральная студия, в которой я преподаю. Мы решили организовать фестиваль активистского творчества, и тогда городская администрация отказала нам в помещении, а полиция стала активно мной интересоваться. В мамин центр по несколько раз в месяц приходили с «неформальными» проверками, меня регулярно вызывали в полицию. Например, прошлым летом я собиралась в Чехию на хакатон по молодежному секс-просвету. В полиции меня долго расспрашивали, что такое секс-просвет, а еще интересовались, спонсирует ли меня Украина или США.

Обвинения в порнографии появились в апреле 2019 года, и эта история никак не может завершиться. Сейчас мне выписан один административный штраф, еще одно административное дело по-прежнему открыто. В отношении меня было заведено уголовное дело, и на днях мне официально предъявили обвинение по статье о распространении порнографии. Трудно сказать, как я себя по этому поводу чувствую. Как бы вы себя чувствовали, если бы поняли, что можете провести в тюрьме от двух до шести лет? Я чувствую и страх, и усталость — эта история длится уже полтора года. Все это время на меня валится бесконечный поток ненависти, угроз. Я пытаюсь работать со своим страхом — принять, что негативный сценарий возможен, подготовиться к нему. Читаю про тюрьмы, чтобы знать, с чем я могу столкнуться, а не руководствоваться мифами. Но все равно поверить во все это невозможно: вот ты живешь обычной жизнью, и вдруг тебе грозит тюрьма.

Иллюстрация Юлии Цветковой о криминальном Комсомольске

Какое-то время меня мучило чувство вины. Я думала о том, как вся эта история влияет на маму, на моих друзей и близких, на бывших учеников. Но я поняла: дело не в том, что я сделала что-то не то. Дело в самой системе. Пусть мои взрослые ученики видят, как она работает. Может, кому-то это поможет: одни решат уехать из страны, другие станут бороться и пытаться что-то менять. А кто-то, глядя на меня, от чего-то убережется.

Но, что бы ни происходило, я ни разу не пожалела о том, что стала активисткой и рисовала бодипозитивные картины. Мне много раз предлагали сделку со следствием, но я отказывалась. Вся эта история помогает мне узнать себя. Конечно, в моем опыте нет ничего хорошего: это страшно тяжело, я врагу такого не пожелаю. Лучше знакомиться с собой какими-то другими способами. Но раз уж я оказалась в этой ситуации, я стараюсь найти в ней хоть что-то приятное. Сейчас я как никогда четко понимаю: мои убеждения — это не дань моде, не что-то наносное. Это круто — когда у тебя есть что-то, за что ты готова сесть.

Иллюстрации
Сюжет
Поддержите тех, кому доверяете
«Холод» — свободное СМИ без цензуры. Мы работаем благодаря вашей поддержке.