«Этот обыск стал последней каплей»

Ирина была основателем, издателем и главным редактором самого популярного независимого СМИ в Нижнем Новгороде — «КозаПресс». Последние годы почти вся жизнь ее была посвящена именно работе этого СМИ. Понятно, что она была полностью независимой, поэтому на нее постоянно давили силовики. На нее завели несколько административных дел — по статье об оскорблении [представителя] власти, по статье о нежелательной организации, за организацию марша памяти Немцова, еще какие-то дела. Последние годы она жила под постоянным давлением, в постоянном страхе, тревожности. Видимо, не выдержала — и этот обыск стал последней каплей.

До того, как пойти в журналистику, Ирина работала учителем в школе. Посотрудничав с разными региональными изданиями в Нижнем, решила сделать свое — ей не хватало места для самореализации, не хотелось быть ограниченной какими-то административными барьерами, не хотелось прислуживать, а хотелось рассказывать правду. Она с нуля выстроила работу издания. Деньги собирала в том числе через пожертвования, я сам жертвовал, как и другие нижегородцы.

Когда мы познакомились, «КозыПресс» еще не было, но Ирина уже была журналистом. Она очень любила Россию, свой город, не собиралась эмигрировать, переживала за то, чтобы общество становилось цивилизованнее и в стране было приятнее жить. Она постоянно шутила, казалась веселой. Сейчас стало понятно, что за этим, видимо, скрывалось очень много тревоги, но публично она это никогда не показывала. Как журналиста ее отличало то, что она всегда докапывалась до истины — чего бы ей это ни стоило. В Нижнем Новгороде других таких журналистов нет. Чиновники ее хорошо знали и побаивались.

Последний раз я видел ее на прошлой неделе, когда вручали мандаты депутатам Городской Думы. Ничего депрессивного, никаких странных высказываний от нее не было — совершенно обычно поговорили, потом она попросила у меня фотографии, чтобы вставить в свой материал.

У нее не могло быть никаких материалов, за которые могло бы зацепиться следствие. Надо понимать, что дело было возбуждено не на нее, а на другого человека, у которого было достаточно количество административок, чтобы возбудить уголовное дело. У нас в принципе в Нижнем Новгороде нет «Открытой России». Никак она с ней сотрудничать не могла.

Я считаю, что к самоубийству могло привести только давление суда, обыск, больше ничего. Как человек, у которого тоже вчера прошел обыск, могу сказать, что это очень большое давление. Особенно когда это происходит на протяжении нескольких лет. Это вполне может довести человека до того, чтобы покончить жизнь самоубийством. Тяжело так жить, правда.

Очень трудно говорить. Ира Славина — это один из лучших журналистов, с которыми мне выпадало счастье работать. Человек очень высокого журналистского профессионализма и в то же время очень твердой гражданской позиции. На многих она производила впечатление каменной стены, а на самом деле была человеком достаточно чувствительным.

Сейчас будут много чего говорить — что это слабый поступок… То, что она сделала — ужасно, но это не слабый поступок. Это, видимо, был крик отчаяния, чтобы выразить протест против ужаса, который творится. Я себя казню: как раз сегодня собирался отвезти ей денег на восстановление техники… Как только я увидел эту запись, я ей написал — она не ответила. А потом пришла эта новость. Я с ней разговаривал последний раз вчера, спросил, какая помощь нужна — она сказала, что ей пока очень трудно говорить, что она пока не пришла в себя от обыска. Насколько понимаю, у нее первый такой опыт был.

Мы как-то уже привыкли, понимаете — ну, обыск и обыск, ну, технику вынесли… А у Иры не выработалось цинизма. Так же, как у Ани Политковской — она ведь чем дальше сталкивалась с ужасом на войне, тем более чувствительной становилась. Есть люди, которые надевают на себя броню цинизма, есть люди, которые просто переходят на сторону сильного, продаются. Давайте посмотрим на наших пропагандистов в телевизоре — многие из них были приличными журналистами и как будто приличными людьми. А у кого-то идет обратный процесс. Ира была из тех, кого происходящее ранило и травмировало, кто не мог просто мириться. Бывают же минуты, когда зло настолько подступает, что действительно трудно жить. Кто-то выращивает броню — а она не вырастила.

Для нее этот идеал настоящего журналиста — независимого, беспристрастного, непредвзятого — был очень важен. Посмотрите ее последний репортаж — об обысках. Она же про себя практически там не пишет. Только факты, только факты. Для нее журналистика как часть цивилизованного общества была очень важной ценностью. Она ведь очень редко пафосно говорила! Иногда, конечно, злилась и раздражалась, но не позволяла себе в дурной пафос впадать. Иногда лучше выразить, сказать — такие-растакие все, а она в себе держала, и это ее взорвало.

Я знал, что она человек эмоциональный, и я, конечно, боялся — но не самоубийства, мне это в голову не приходило. Я боялся, что она может психануть, все бросить… Человек очень болезненно реагировал на несправедливость. И не в своем отношении! У нее было инстинктивное следование правде как какому-то фундаменту мира. Она верующим человеком не была, мы часто об этом говорили, но у нее было потрясающее чувство правды, которая не от человека зависит, а которая свыше. Ее просто убивало это несоответствие между правдой, которая быть должна, и тем, что есть на самом деле и с чем она постоянно сталкивалась — этим свинством, этим стукачеством.

Все любят правильные слова и выглядеть хорошенькими, но далеко не каждый готов чем-то жертвовать чем-то ради ценностей, которыми живет. То, что произошло — ужасно, но она осталась верна себе до конца. Я только казню себя, что не почувствовал раньше. Наверное, это всем нам будет большим уроком. Будь мы все чуть более чуткими людьми в Нижнем, наверное, можно было бы хотя бы забеспокоиться. Я, к сожалению, забеспокоился, только когда увидел эту записку, а через несколько минут узнал, что ее нет. Слишком поздно. Мы все виноваты. Понятно, менты, фейсы — скотская работа — только руки потрут. А виноваты мы.

Меня новость эта просто сбивает с ног. Мы только вчера с Ириной переписывались о деле, по которому проходили обыски. Я отправил ей материалы этого дела, которые нам удалось получить, она меня поблагодарила, сделала публикацию в соцсетях на основе этих материалов. Мы предлагали ей юридическую помощь со стороны «Мемориала» и «ОВД-Инфо» (объявлены «иностранными агентами». — Прим. «Холода»). Нужно отметить, что вчера у семи активистов шли обыски и, насколько я знаю, только у двоих из тех, кого вчера обыскивали, они проходили в максимально жестком формате. Только к Ирине Славиной и к [Михаилу] Иосилевичу пришли большие группы силовиков со спецсредствами для взлома двери, с бензорезом.

У Иосилевича — особая ситуация, он главный фигурант уголовного дела. Я думаю, что в случае Славиной это была в первую очередь акция запугивания со стороны государства. Целью было продемонстрировать государственный террор, показать ее уязвимость перед государством. Понятно, что все эти обыски по существу не связаны с деятельностью Иосилевича. Просто госудаство воспользовалось возможностью запугать и получить максимальный компромат, который они смогут извлечь из тех устройств, что им удалось изъять. По Ирине Славиной они ударили с максимальной силой. Очевидно, что это для нее было очень тяжело.

Мы познакомились с Ириной на акции памяти Бориса Немцова. Она, безусловно, была стойкой и мужественной женщиной. Был эпизод с четвертым маршем Немцова, за который ее потом привлекали к административной ответственности. Она пришла на место проведения марша и пошла впереди колонны с небольшим портретом Немцова и надписью «Борись!». Фактически она повела людей. В ней была способность к лидерству, смелость И, конечно, я не осознавал в полной мере, насколько ее травмировала вчерашняя акция запугивания. Мы привыкли видеть ее такой привычный образ и не осознавали, насколько ей тяжело. Я чувствую свою огромную вину за то, что мы не смогли ее поддержать в должной степени.

Ира — борец. Она никогда не боялась говорить и писать, всегда отказывалась быть более нейтральной и аккуратной в своих публикациях. И она очень любила и верила в свою «КозуПресс».

17 сентября мы вместе ходили в суд в Нижнем Новгороде — я представляла интересы ее редакции. Я не очень близко с ней знакома была, но не замечала ничего, что могло бы насторожить. Вчера предлагала ей помощь центра, чтобы обжаловать обыск. Поговорили абсолютно спокойно, поэтому я в ужасе от произошедшего.

Ирина была журналистом с большой буквы — ярким примером для всех нижегородских журналистов того, как нужно работать. Она в течение нескольких лет одна делала информационное агентство, которое успешно конкурировало с большими медиахолдингами. Информагентство, заключенное в теле одной хрупкой женщины. Я всегда восхищался ее работоспособностью, скоростью, объему информации, который она успевает перерабатывать, чтобы потом выдавать довольно качественные тексты. Я, честно говоря, ни разу не сталкивался с таким в российской журналистике — чтобы один человек создавал информагентство серьезного уровня. А еще она была очень принципиальным человеком — скорее всего, это и привело к трагедии. Она никогда не смогла отказаться бы от тех принципов, в которые верила.

Я очень хорошо знал Ирину. В 2013 году в Нижнем Новгороде мы сделали всероссийский штаб по возвращению прямых выборов мэра. Ирина была одним из немногих журналистов, кто вообще это освещал. Я часто давал ей интервью — было такое, что всем запрещали освещать пресс-конференцию, и приехала только она и еще пара журналистов местных. Она знала Немцова. Она была независимым журналистом оппозиционных взглядов, всегда помогала всем протестным группам, всегда освещала все протестные акции.

Я слышал следующее: ее постоянно унижали, силовики постоянно оказывали на нее давление, эшники ее запугивали. Она по этому поводу очень сильно переживала. Она обращалась с этими проблемами ко мне, когда я был депутатом Госдумы [в 2011-2016 годах]. Я шокирован, что так все получилось. Ее просто довели. Довели до самоубийства. А доведение до самоубийства — это преступление.