В 1987 году эксперт-криминалист Виктор Шмаков предложил метод автоматического учета отпечатков пальцев, благодаря которому следственные органы смогли гораздо быстрее сверять данные и раскрывать преступления. Разработанная под руководством Шмакова автоматическая дактилоскопическая система (АДИС) «Папилон» и сейчас применяется по всей стране и помогает быстро находить подозреваемых. В сентябре 2020 года 72-летний Шмаков, который вышел в отставку 15 лет назад, опубликовал свое «обращение к режиму», в котором осудил действия главы МВД в ситуации с отравлением Алексея Навального. Спецкор «Холода» Олеся Остапчук поговорила со Шмаковым о его работе, достижениях и эволюции взглядов.
— Как криминалисты работали до того, как вы придумали АДИС? Можете привести пример?
— В декабре 1981 года в Челябинске в результате взрыва некоего самодельного устройства в трамвае погибла женщина. На сохранившемся относительно целым аккумуляторе от этого устройства были выявлены следы пальцев рук. Мы проверяли их по дактилокартам возможных подозреваемых.
— То есть?
— Ну, в чем состоит работа эксперта-криминалиста по использованию дактилоскопии? Сначала надо обнаружить и изъять следы рук при осмотре места преступления. Затем, уже у себя в лаборатории, сфотографировать их, написать и оформить заключение эксперта. Если есть дактилокарты подозреваемых лиц, то провести идентификационное исследование. Если папиллярные узоры в следе совпали с отпечаткой на дактилокарте, сделать экспертизу с положительным выводом. В случае резонансных преступлений нам приходилось по изъятым следам рук перелопачивать тысячи, десятки и даже сотни тысяч дактилокарт.
Так было и с тем взрывом. Преступление никак не раскрывалось, работа шла из года в год, были проверены тысячи дактилокарт. Поскольку преступление квалифицировалось как теракт, оно попало на контроль к председателю КГБ СССР, и через три с лишним года Москва решила проверить следы по всему массиву дактилокарт ранее судимых лиц, имеющемуся в информационном центре областного УВД. На тот момент дактилокарт в информационном центре было около 300 тысяч. В помощь нам прислали двух дактилоскопистов из Москвы — втроем мы работу выполнили за два месяца. А представляете, какая это работа? Даже просто переложить их по одной с места на место — большой труд. А ведь не просто надо взять и положить обратно, надо сверить папиллярные узоры в отпечатках пальцев рук на дактилокарте со следами, обнаруженными на аккумуляторе. Работаешь с так называемой зерновой лупой - мы это так и называли: «горбатиться над лупой».
Буквально с первого же года работы экспертом у меня была мысль каким-либо образом эту работу упростить. Но в то время единственной возможностью было использовать некую классификацию узоров по типам и видам, а также так называемые дифференциальные признаки строения папиллярных узоров — идентификационные особенности, особые точки и так далее. На первый взгляд — заманчиво, многообещающе, но без наличия мощной вычислительной техники работа с большими массивами была невозможна.
А дело о взрыве позднее раскрыли, но не благодаря нашей работе. Преступник избежал наказания — попав под подозрение, покончил с собой, застрелившись из обреза охотничьего ружья.
— А как вы вообще попали в криминалисты?
— Я после армии учился в Челябинске в техникуме железнодорожного транспорта, и мой однокашник Володя Ляхов сказал, что его отец — полковник милиции, начальник областного экспертно-криминалистического отдела — приглашает меня к себе на работу.
Вообще-то у меня и в мыслях никогда не было идти в милицию. Но Володя убил меня следующим аргументом: это же экспертная работа, исследовательская, у них там специальные дактилоскопические формулы выводят. Мне, технарю, это стало интересно, и я согласился.
Первое время я проходил самостоятельное обучение — я же с улицы, как говорится, в криминалистику попал. Мой наставник, майор Александр Быков, к которому меня прикрепили, в свое время заканчивал Черкизовскую школу — одно из двух заведений в стране, где готовили экспертов. Он дал мне литературу: изучай. Потом через несколько месяцев меня направили на учебу в Москву, в ту самую Черкизовскую школу. Это была всего лишь месячная командировка, после этого я продолжил работу в Челябинске.
Невозможно вручную проводить такую работу поголовно по всем преступлениям. А АДИС эту работу может выполнить за несколько минут — и сейчас это делается запросто
— Когда вы поняли, что вашу работу можно попытаться автоматизировать?
— Такие возможности начали появляться в 1980-х годах. Появились первые АДИС — автоматизированные дактилоскопические информационные системы, сначала японские. В СССР тоже ставили такие задачи. В системе МВД были как минимум два научных коллектива, которые этим занимались. Необходимо было найти метод математического описания папиллярного узора, который наиболее полно описывал бы его строение — чтобы полученный числовой ряд можно было ввести в ЭВМ, и машина бы могла восстановить узор с минимальными искажениями. Я смог предложить такой метод, это было в 1987 году. Причем, как потом выяснилось, он существенно опережал по информативности ведущие зарубежные разработки.
В практической дактилоскопии это была самая настоящая революция. Вот взять, например, работу милиции по раскрытию преступлений. Когда мы втроем два месяца проверяли след пальца по массиву в 300 тысяч дактилокарт, это был уникальный случай, единственный за все мои 35 лет работы экспертом-криминалистом. Невозможно вручную проводить такую работу поголовно по всем преступлениям. А АДИС эту работу может выполнить за несколько минут — и сейчас это делается запросто, даже по самым малозначительным преступлениям.
Или вот такое направление работы, как установление личности неопознанных трупов. Если это криминальный случай, то начинать работу по раскрытию преступления, как правило, невозможно без установления личности. Использование для этого дактилоскопии было возможно и ранее. Но это хорошо работало, только когда можно было получить отпечатки всех десяти пальцев — тогда было удобно работать с картотекой: там для сортировки использовалась десятипальцевая формула Гальтона-Генри. А если труп был обнаружен прикопанным в лесу? А если, как в случае со взрывом, остался только один отпечаток? Тогда приходилось проверять всю картотеку. С появлением АДИС это осталось в прошлом.
— Насколько легко система приняла ваши предложения?
— Процесс проходил непросто. В 1987 году, когда руководство УВД выслало на имя заместителя министра мой реферат о предложенном мною методе, меня вызвали в МВД СССР сделать доклад перед Научно-техническим советом. Совет признал метод «перспективным для дальнейшего изучения и развития». В течение нескольких лет меня ежегодно, по несколько раз в год вызывали в МВД для участия в различных семинарах, советах и так далее. Но никаких конкретных решений по реализации метода не принималось.
Я начал самостоятельно искать коллектив, который мог бы взяться за разработку. И нашел — в нашей области, в Миассе. Надо отдать должное областной администрации — она выделила деньги на создание действующего макета АДИС. К августу 1990 года он был частично готов, и мы начали кодировку папиллярных узоров. Конечно, сначала все это было несколько примитивно, да и в организационном плане это все было непросто — это ведь была чистая самодеятельность: моя, руководства УВД и областной администрации (мы работали с согласия и одобрения МВД, но без их помощи). Тем не менее, начиная с 1993 года, мы начали реально раскрывать преступления с помощью первой действующей отечественной АДИС. А дальнейшее развитие и совершенствование этих систем — процесс постоянный, безостановочный. Это как сотовые телефоны. Сначала были кнопочные, потом смартфоны, теперь айфоны.
— Как вы думаете, почему именно у вас получилось все это сделать?
— Я совершенно обычный человек, со множеством слабостей и недостатков. Одним из моих качеств является способность загораться идеей, в которой увидел правду, истину. Это так во всем по жизни. Тогда во мне пробуждается упорство и не очень-то присущая мне сила воли, а также пренебрежение ощущением опасности. Пока я боролся за то, чтобы в России работали именно отечественные АДИС, мне несколько раз грозило увольнение. Но я победил, и в 1999 году даже был отмечен орденом Почета. Не один победил, конечно, — в большой части это заслуга талантливого коллектива разработчиков АДИС «Папилон», они создали программно-технический продукт мирового уровня.
— А из-за чего грозило увольнение?
— В 1990-х годах в России приобретали зарубежные АДИС. Например, в 1994 году Ханты-Мансийский национальный округ купил французскую систему «Morpho». Меня тогда руководство УВД Сургута пригласили на презентацию. Ее проводили два француза. В просторном помещении на первом этаже был сделан капитальный евроремонт — фальшпотолок, фальшпол, евромебель, евроокна с бронированными пуленепробиваемыми стеклами, в отдельном помещении — дизельная энергоустановка для резервного энергоснабжения. Это все было обязательным условием к покупке программно-технического комплекса. Мельком слышал, что обошлось это примерно в стоимость пассажирского лайнера.
Когда презентация закончилась, у нас была возможность, что называется, пощупать французскую штучку. Я специально подготовил для этого несколько следов и отпечатков пальцев рук — и увидел, что метод описания папиллярных узоров существенно менее информативен, чем применяемый в нашей разработке: когда проверяешь фрагмент отпечатка, возможен пропуск цели — искомый отпечаток не находится, хотя в базе данных он есть. Через несколько лет все это подтвердилось на практике. Руководство Ханты-Мансийского УВД попросило французов сделать апгрейд, они в ответ попросили большую сумму — и тогда там решили отказаться от «Морфо» и перейти на «Папилон». Естественно, всю базу дактилокарт и следов рук с мест преступлений пришлось вводить заново. И при перекрестном сравнении было идентифицировано много следов, идентичные отпечатки для которых не были найдены ранее. Пропуск цели составлял около 30%.
Через несколько лет для Москвы и Московской области решили купить американскую АДИС «Cogent». При наличии действующей отечественной АДИС я оценивал это прямо-таки как должностное преступление. Такая автоматическая система должна быть единая, общефедеральная, чтобы можно было по всей РФ обмениваться запросами на поиск и базами данных. Я решил написать письмо мэру Москвы Юрию Лужкову, привел, как мне казалось, убедительные аргументы. Но, понимая, что руководство мое письмо не поддержит, отправил сам, от своего имени. И получил, как говорится, ответку. От руководителей экспертно-криминалистических служб обоих УВД на имя начальника нашего УВД пришло письмо с просьбой наказать меня, так как я нарушил субординацию при обращении в вышестоящую инстанцию. Начальник нашего УВД был в тот момент в отпуске, обязанности начальника выполнял его заместитель, этакий службист. Он поручил провести служебное расследование, я писал объяснительную записку. Вскоре мой начальник, генерал Юрий Луконин вышел из отпуска, посмотрел эти бумаги и, условно говоря, выбросил в корзину. В общем-то все на этом и закончилось. А с АДИС «Cogent» повторилась та же история, что с «Morpho»: от нее тоже отказались, тоже перешли на «Папилон», тоже заново завели базы данных и тоже нашли около 30% пропусков цели.
Я был обывателем, типичным «совком». Терпеливо относился к тому, что для того, чтобы купить моим дочерям молока, приходится занимать очередь как минимум за полчаса до открытия магазина
— Вы сейчас очень активно высказываетесь в фейсбуке о политике. Когда вы начали ей всерьез интересоваться? В своей книге вы рассказывали, что ваш наставник, криминалист Александр Быков в 1970-х годах говорил вам о работе с «расстрельными документами». Это повлияло на ваше отношение к СССР?
— Да, Быков рассказывал мне о том, как ему пришлось участвовать в этой работе. Видимо, это было в 1950-х – его откомандировали на несколько месяцев в распоряжение КГБ для работы в архивах с «расстрельными» документами сталинского периода. Такая работа проводилась тогда во всех областных центрах и крупных городах: нарабатывался статистический и прочий материал по тому времени.
Александр Васильевич рассказывал, что дела расстрелянных было страшно читать – и в эмоциональном плане, и с точки зрения юриста. Тоненькая папочка в несколько листов. На первом какая-то информация оперативного работника о заявлении граждан об «антисоветской деятельности», допустим, инженера-конструктора, сам этот донос, несколько каких-то характеристик, справок, еще что-то. И потом листок с приговором «тройки» — «Приговорить к высшей мере наказания». Здесь же какой-то штампик-запись: «Приговор приведен в исполнение», дата, подпись. И что, говорит, еще шокировало: на тех же листах с приговором довольно часто встречаются записи — «Член тройки такой-то расстрелян тогда-то». Иногда бывало, что и по три таких записи, то есть вся «тройка» была расстреляна, «концы в воду».
Сказать, что его рассказ как-то сильно на меня повлиял, будет большим преувеличением. В возрасте 22 лет ко мне еще не пришла гражданская зрелость. Но он запал мне в память.
— То есть в застойные годы вы не бунтовали?
— Это ведь мы сейчас то время называем застоем. А тогда мы понимали так, что при всех временных недостатках нашей жизни, при всех дефицитах и вечных за всем очередях, мы зато живем при строе, где нет эксплуататоров. Их как бы и действительно вроде бы не было — хозяйство-то общенародное, социалистическое.
Я был обывателем, типичным «совком». Терпеливо относился к тому, что для того, чтобы купить моим дочерям молока, приходится занимать очередь как минимум за полчаса до открытия магазина. Осознание унизительности этих очередей, этих поисков товара, неважно какого — одежда, обувь, мебель, бытовая техника, да еще с заветным словом «импорт», который где-то «выкинули», — это все в полной мере пришло потом уже, задним числом. А тогда воспринималось как некоторое обыденное неудобство, с которым приходится мириться. Так же и со всем прочим мирились. Вот с тем, например, что бесплатное жилье, о котором ностальгирующие по СССР сейчас вспоминают как об одном из высших достижений социализма, приходилось ждать порой не годами, а десятилетиями. И не твое ведь оно было, а государственное.
Тем не менее, мы гордились нашей великой страной — Гагариным, хоккеистами... Что мы — 1/6 часть суши и что «в области балета мы впереди планеты всей».
Наступит в России время, когда люди будут головами качать: «Неужели это все Путин? Ну, кто бы мог подумать! Мы же не знали»
— А когда перестали?
— В начале 1980-х, когда началась «гонка на лафетах». Один за другим прямо, как говорится, на своих рабочих местах начали мереть наши генсеки — Брежнев, Андропов, Черненко — и практически ежегодно первые лица иностранных государств вынуждены были приезжать на очередные похороны. Подумалось: что же они могут думать о стране, где кучка старцев назначает одного из этой кучки — престарелого и больного — на пожизненное правление этими бескрайними территориями, этим покорным народом?
«Гонка на лафетах» добавилась к ранее услышанным воспоминаниям майора Быкова. А еще к тому, что я вынес из времен хрущевской «оттепели». Вернее, не из нее самой — тогда я был еще пацаном, а несколько позднее из случайного прочтения кое-чего, изданного в то время. Например, меня сильно впечатлил рассказ о том, как зэки где-то в Сибири или на Дальнем Востоке вырубали барельеф Сталина на скале. Делали эту работу в зной и в холод в подвесных люльках, спускаемых сверху на веревках. И, конечно, повесть «Один день Ивана Денисовича», опубликованная в «Новом мире» Твардовского.
Кардинальную же роль в моем становлении как гражданина, сыграла Перестройка, случившаяся к моим неполным 40 годам. Она меня буквально переродила. Гласность, свободные конкурентные выборы, песни Цоя, Макаревича, Бутусова, книги Рыбакова, Дудинцева, фильмы Абуладзе, Формана, «Кин-дза-дза» Данелии. Я мир, людей, общество, историю нашу стал видеть по-другому.
Распад СССР я воспринял спокойно. Ни одна империя, ни одна цивилизация не могли и не могут оставаться неизменными и могущественными.
— Вы не состояли в компартии из-за убеждений?
— Наверное, большинство ныне живущих россиян не знают, что вступить в КПСС было не так-то просто. Нет, рабочему или крестьянину как «гегемону» двери туда были открыты настежь. А вот для госслужащих, к которым, естественно, относилась и милиция, были ограничения — существовала некая квота, устанавливаемая райкомом. Вспоминаю моего коллегу, очень амбициозного, который ставил себе целью сделать служебную карьеру, а для этого надо было стать членом партии. Райкомовских путевок для нашего отдела на ближайшее время не предвиделось. Что он сделал? Он уговорил нашу машинистку подать заявление на вступление в партию. Механика тут была такая: в случае, если в отделе подает заявление кто-то из «гегемона» — а машинистка наша проходила по статусу, была рабочей (правда, забавны эти классовые деления?), — то на отдел «автоматом» выделяется путевка для госслужащего. Так коллега и вступил в КПСС — а машинистка вскоре ушла в декретный отпуск и не вступила.
Так что я не вступил в партию не из-за какой-то диссидентской позиции. Просто у меня не было амбиций стать начальником. Быть экспертом меня вполне устраивало. Я бывал на отделовских открытых партийных собраниях. Эта их формалистика, это толчение воды в ступе — все это было мне противно: пустое, не нужное никому лицемерие.
— То есть активно высказываться вы стали именно во время перестройки?
— Да. Было ощущение и ожидание каких-то перемен. Как будто настежь открыли окна и двери в затхлом, душном помещении. Я начал публиковаться в наших городских газетах. Сначала в заводской газете Челябинского тракторного завода «За трудовую доблесть». Было две публикации. Одна — мои размышления о сталинизме, большой материал, почти на всю полосу. Другая — эссе «Преклоняюсь перед чудаками!» об Андрее Дмитриевиче Сахарове. Через несколько месяцев, 14 декабря 1989 года, рано утром я услышал по радио сообщение о кончине Сахарова. Было ощущение большой потери.
За мою политическую активность мой коллега, ставший потом начальником нашего отдела, называл меня диссидентом. Часто люди говорят: я не люблю политику, я в нее не лезу. То есть человек согласен, что быть в согласии с властями и не высказываться, если не согласен, это и есть — не лезть в политику. Но это не так. Именно вот это безропотное согласие с властями и есть самая настоящая политика. В самом вредном для общества, а следовательно, и для себя виде. Наступит в России время, когда люди будут головами качать: «Неужели это все Путин? Ну, кто бы мог подумать! Мы же не знали».
Честное, добросовестное выполнение своих служебных обязанностей не является никаким подвигом
— Как бывшему сотруднику милиции вам стыдно за то, как сейчас работает система МВД?
— Нельзя говорить только о системе МВД. Это одна из силовых структур государства. Эти структуры должны решать задачи, которые перед ними ставит закон. Но если государство не уважает закон, то оно само ставит перед ними свои, незаконные задачи. Вот если МВД, Следственный комитет, Генеральная прокуратура не возбуждают, например, уголовное дело по отравлению «берлинского пациента» — фамилию Навального госчиновники вслед за Путиным вслух не произносят, выглядит это до идиотизма нелепо — то они, мягко сказать, плохо работают, их действия противоречат истинным задачам, стоящим перед ними. Но от них ведь в данном случае требуется как раз таки не раскрывать преступление, а покрывать преступников, отводить подозрения от государства. Правоохранительные органы во многом стали репрессивной системой жесткого авторитарного режима. За это действительно очень стыдно. Тем не менее, множество сотрудников правоохранительных органов продолжают выполнять свою работу в соответствии с законом. Есть ли у них за это какая-то особая гордость? Нет, конечно. Честное, добросовестное выполнение своих служебных обязанностей не является никаким подвигом. Хотя вот если бы министр МВД честно выполнил бы то, что он обязан был сделать [после отравления Навального], даже под реальной угрозой своей отставки — вот это был бы подвиг.
— Вам в комментариях после ваших критических публикаций порой пишут: «Тогда сдай ордена».
— А с какой стати? Я заслужил его своим умом, своим трудом. Мне разве его Ельцин дал? Или, допустим, Путин? Президенты к награждению человека моего уровня не имеют никакого отношения. Они даже на удостоверении к ордену не расписываются — на моем стоит факсимильная подпись Ельцина. В список награждаемых попадают благодаря какому-нибудь чиновнику или командиру, который является или непосредственным начальником, или уровнем выше. Меня в этот список включил начальник УВД Челябинской области Луконин.
— Какую Россию вы хотели бы видеть?
— Я хочу видеть мою страну такой, чтоб в ней главенствовал закон, чтоб закон был одинаков для всех, чтоб это было правовое государство. Чтобы была реальная свобода слова, и это было бы не только в интернете, но именно в СМИ. Чтоб оппозиционность действующей власти, критическое к ней отношение, а также стремление оппозиционных сил прийти во власть законным, легитимным путем, путем свободных демократических выборов — все это не считалось бы чем-то недопустимым, преступным, чему надо обязательно препятствовать. Чтоб была обязательность смены власти — максимум два срока по 4 года. И это не самоцель, а инструмент, с помощью которого гражданское общество, которое нам еще только предстоит создавать, будет живым, динамичным, эффективным. Хочу жить в прекрасной России будущего.
