В середине февраля в соцсетях широко разошелся текст о деле «Сети», опубликованный журналом «Домашний очаг». Многие удивились тому, что тема пыток дошла даже до издания о семье. Однако подобные тексты в «Домашнем очаге» появляются регулярно: например, журнал участвовал в кампании в поддержку журналиста Ивана Голунова, а недавно выпустил текст о том, «почему все больше женщин садится в тюрьму по экономическим статьям». Юлия Дудкина поговорила с главным редактором издания Натальей Родиковой о работе в журнале, политических взглядах и феминизме.
«Невозможно писать о семейных отношениях, не затрагивая социальную повестку»
В 2015 году вы стали главным редактором журнала «Домашний очаг» — издания, которое всегда считалось довольно консервативным. Были ли у вас сомнения?
— Сомнений не было. Эта работа была для меня необходима. Я тогда как раз закончила быть главным редактором телеканала для родителей «Мать и дитя». Маша Виноградова — предыдущий главный редактор «Домашнего очага» — предложила мне занять ее место, и я согласилась. Формат меня не беспокоил. Я изучила американскую и британскую версию журнала, почитала сайты. Там поднимались очень серьезные темы, было много социальных историй. Например, я прочитала текст про трансплантацию органов. О том, как в одной семье погиб сын, а другой семье нужен был донор для трансплантации. Так они познакомились и подружились. Меня очень зацепила эта история. Может показаться, будто такие тексты пишутся, просто чтобы читатель всплакнул. Но на самом деле через них можно осветить проблемы, которые имеют огромное значение для всех людей. Все истории в зарубежных версиях были именно такими — через судьбу одной семьи или женщины читатель узнавал много про жизнь, удивлялся. Я поняла, что у меня есть возможность работать в этом же направлении здесь, в России.
Когда я пришла, в российском «Домашнем очаге» это тоже было. У нас была рубрика «Реальная история», там были тексты про приемные семьи, про детей с особенностями развития. Я просто решила, что этого может быть больше.
То есть у вас не было ощущения, что вы идете в СМИ, которое пишет про так называемые «традиционные ценности»?
— Не было. Я тогда даже не думала в таком ключе, не понимала этого дискурса. Мне кажется, в обществе еще не было такого противопоставления — или «традиционные ценности», или либеральная повестка. Было совершенно непонятно, как разговор про семью может иметь какой-то социально-политический оттенок. Это потом стало понятно, что невозможно писать о семейных отношениях, не затрагивая социальную повестку.
Недавно вы выпустили материал, связанный с делом «Сети». Почему вы решили обратить внимание на это дело? Кажется, это нестандартная тема для «Домашнего очага».
— Это не первый раз, когда мы вписались в политическую повестку. Летом, когда «Медуза» (объявлена «иностранным агентом». — Прим. «Холода») призвала все СМИ публиковать материалы [журналиста Ивана] Голунова, мы поддержали призыв и опубликовали его расследование. Мы проговорили это между собой в редакции и согласились: мы считаем, что людей не должны задерживать по сфабрикованным обвинениям, это наша позиция.
После этого мы не выступали на политические темы — все-таки это действительно не наш формат и не наша тематика, мы в этом не профессионалы. Но если есть острая социальная тема, которая касается семьи или женщин — это уже другой вопрос. Так произошло и с делом «Сети». Наша новая шеф-редактор Стася Соколова предложила посмотреть на эту историю с точки зрения матерей. Это — еще один взгляд на проблему, и мы можем показать его.
То есть у журнала есть четкая социальная позиция?
— Есть. Мы за то, чтобы люди жили в безопасности и по справедливости. Человеческая жизнь и ее важность — одна из наших главных тем.
Как на статью о деле «Сети» отреагировала аудитория?
— Хорошо. Материал хорошо читали, было много репостов в фейсбуке. Злобных комментариев — таких, как под новостями про звезд, — не было.
Вам не кажется, что журналистика сейчас движется в сторону активизма?
— Это большой и интересный вопрос. Мне кажется, что движется. Но я не знаю, может ли быть иначе, если у тебя есть личная позиция и если ты живешь и работаешь в обществе, где много нерешенных проблем. Ты не можешь не принять участия в острые моменты. Иногда приходится останавливать себя: «Я сейчас журналист или активист? Мне надо бежать с плакатом или спокойно писать текст? А если я напишу текст на тему, которая меня волнует, будет ли это в формате моего СМИ? Интересно ли это моим читателям?». Мне нравится, что в обществе есть дискуссия на эту тему. Думаю, мы постепенно выработаем какие-то правила.
Вы ходите на митинги, пикеты?
— На одиночные пикеты я не выходила ни разу. Во многих вещах я мало понимаю, мне надо много времени, чтобы разобраться. При этом я человек эмоциональный. Так что держу себя в узде — стараюсь не делать необдуманных шагов, пока как следует не разберусь. Но, например, я ходила на «Марш матерей». То, что происходит с делом «Нового величия», кажется мне подлостью. Я не могла не пойти. Ходила еще на один из митингов против «закона подлецов» — того, который запрещает гражданам США усыновлять детей из России. Я сама приемная мама и эту историю восприняла очень близко к сердцу.
То есть ваши взгляды можно назвать либеральными?
— Да, конечно.
Они как-то менялись со временем?
— Определенно да. Я выросла в Новосибирске в 1990-е. Знаю, что ругать эти годы — немодно и, может быть, даже безответственно. Ведь это один из рычагов официальной пропаганды. Но это и правда были довольно страшные годы, нервные, тревожные. Наши родители с трудом преодолевали все ужасы. Правда, и последние годы Советского союза я тоже помню — как мы с папой в селе стояли в очереди у магазина и ждали, пока привезут хлеб. Пустые полки помню.
Когда наступили двухтысячные, у меня, как и у многих, были большие надежды. Пришел молодой человек, уверенный в себе. Говорил успокаивающие вещи. Казалось, наступит стабильность. В чем-то она тогда и правда появилась.
В какой момент ваши взгляды стали меняться?
— Мне кажется, когда убили Стаса Маркелова и Анастасию Бабурову. Эта история произошла очень близко от меня. Я немного знала, что [Стас] был за человек. Стала много читать. Мне стало страшно: я увидела, что такое может произойти просто из-за политических взглядов. Буквально на улице. И это в обществе, которое называет себя стабильным. Постепенно моя оптика начала меняться.
Очевидно, что в России сегодня есть цензура. Вы не опасаетесь писать про политических заключенных, про женщин в тюрьме?
— Пока вопросов к нам ни разу не было. Никто не приходил, не звонил. Не спрашивал: «"Домашний очаг", какого черта?». Что думают руководство и владельцы — я не знаю. Когда мы публикуем такие материалы, я чувствую некоторую уязвимость. Непонятно, как отреагируют читатели, владельцы. Но пока что в редакционную работу не было никаких вмешательств.
Какая вообще у вас аудитория? Кто ваши читатели?
— В январе у сайта было около 10 млн уникальных пользователей. Тираж журнала — 170 000 экземпляров. Большинство читателей — женщины. Часто на интервью я слышу, что у нас «журнал для домохозяек», но на самом деле большая часть нашей аудитории — работающие женщины. Значительная часть читательниц занимает высокую должность. В основном это люди с высшим образованием и хорошим социальным достатком, чаще всего у читательниц есть собственное жилье, семья и дети.
Печатный журнал на сегодняшний день остается прибыльным?
— Да, остается. Но, конечно, печатный рынок падает, и это дается тяжело. Поэтому мы стараемся развивать сайт и сращивать его с журналом — авторы, которые работают в печатном журнале, пишут и для сайта тоже.
Вы удовлетворены сейчас своей работой?
— Да. За эти годы журнал немного переориентировался. Мне кажется, раньше он был более консервативным и практическим. Хотя он и сегодня остается журналом, где читатели могут найти советы по разным вопросам, и я стараюсь, чтобы это не потерялось.
«Долгое время я разделяла сексистские и мизогинные взгляды»
Как вам кажется, у вас получается одновременно транслировать идеи справедливости и равноправия и отвечать потребностям массового читателя?
— Мне кажется, любой читатель в первую очередь нуждается в чувстве безопасности, тепла и принятия. Если у нас материал про феминизм, мы не агрессивны, мы никого не учим. Просто рассказываем истории, показываем определенный взгляд. Я сама из очень простой семьи, долгое время я разделяла сексистские и мизогинные взгляды. Мне понятно, откуда они растут. Важно помнить, что ты говоришь не с каким-то стадом, которое нужно направить в определенную сторону, а с живым человеком, у которого есть свой опыт, своя боль, свое воспитание. Если все это понимать, можно соблюдать баланс. Мы все вместе учимся жить в реальности, которая сильно изменилась. И все косячим на каждом шагу.
То есть у вас нет материалов, которые делаются, чтобы угодить массовому читателю?
— Наверняка мы делаем что-то подобное. Например, собираем трафик на материале в духе «Посмотрите, какая классная фигура на пятый день после родов». Но параллельно мы стараемся пояснять: нет хороших и плохих фигур, не у всех одинаковая конституция, не все, что публикуют в соцсетях — правда. И опять же, если знаменитость сама похвасталась своей фигурой, почему бы не поддержать ее?
Может быть, на деле все выглядит хуже, чем я рассказываю. Людям хочется смотреть на красивую фигуру или сравнивать, как выглядел человек в молодости и как он выглядит 30 лет спустя. У нас много материалов, которые генерируют трафик за счет этого. Но совсем отказаться от такого подхода в одночасье невозможно. И нужно понять, как это поменять, во что переработать. Как из оскорбительной и вредной новости сделать полезную. Все это — хорошая школа, которую мы сейчас проходим.
У вас не было разногласий с редакцией из-за феминистских взглядов?
— Не сказала бы. Часть команды с самого начала разделяла мои взгляды. Кто-то, возможно, и сейчас их не разделяет. Но никто никогда не вступал в конфронтацию, а я, внося какие-то изменения, всегда пыталась объяснить, чем они вызваны. Например, если мы пишем об отношениях, мы должны уходить от посыла «Я стараюсь сделать что-то, чтобы понравиться мужу». Мы — журнал для женщин, мы обращаемся к женщине и не должны воспринимать ее как предмет, который должен измениться, чтобы кому-то понравиться. Поэтому менять что-то нужно только для того, чтобы понравиться себе.
Но у вас есть тексты про то, «как выбрать трусы по форме попы» или «как разбудить в мужчине сексуальную фантазию».
— Какие-то из этих материалов — старые, они появились еще до того, как я начала здесь работать. Что касается трусов — это просто смешной перевод с английского. Все-таки сайт носит в том числе и развлекательный характер. Поэтому бывают и такие материалы, и новости про звезд…
Вы упомянули злобные комментарии под постами про звезд. Что пишут?
— Пишут «Кого вы взяли на обложку», «Какая страшная», «Какая толстая». Мы видим много совершенно полярных требований к героиням. Сначала люди пишут про женщину: «Какая старая, совсем не следит за собой». Потом: «Зачем она сделала пластику, ее не узнать». Тут мы видим весь набор требований, которые общество предъявляет к женщине, — и эти требования совершенно противоречат друг другу.
Вы пытаетесь как-то влиять на эту ситуацию?
— Конечно. Эти темы поднимаются в статьях психологов, которые мы публикуем, постоянно. Мы стараемся рассказывать о том, как сегодня живется женщине, какие требования к ней предъявляет общество, как она себя при этом чувствует. Ведем подспудную борьбу. Вернее, просвещение. Другое дело — не знаю, влияет ли это на тех, кто пишет комментарии. Ты можешь опубликовать фото молодой, прекрасной, доброй женщины, которая соответствует всем стандартным требованиям общества. Но все равно под фото будет гора комментариев, люди будут обсуждать, что с этой женщиной не так.
Я думаю, мы еще долго будем бороться с этим. Люди сами травмированы тем, что постоянно надо чему-то соответствовать, и отрабатывают эту травму. Может быть, это поколенческое, а молодежь вырастет уже другая.
Про то, как кто-то из звезд похудел или набрал вес, вы тоже пишете?
— Пишем. Но мы всегда между собой проговариваем, как лучше подавать такую информацию. Так, чтобы не стыдить никого. Берем цитаты из открытых источников. Например, если знаменитость сбросила вес и гордится этим, сама пишет об этом в соцсетях — почему бы не поддержать ее и не порадоваться вместе с ней?
Как реагируют читатели на тексты про феминизм? Не возмущаются в комментариях?
— Нет, хотя вопросы бывают. Но мы стараемся не занимать осуждающую позицию. Статьи должны быть уважительными и немножко развлекательными. Хотя есть явления, по поводу которых позиция должна быть однозначной, которые можно и нужно осудить. Например, Ольга Карчевская долго писала для нас острые колонки. Одна из них была про матерей — когда мужчина снял на видео маму с ребенком. Они шли по улице, у ребенка была истерика, и мужчине показалось, что мама как-то не так себя повела. В соцсетях тогда было много обсуждений, многие поддерживали этого мужчину. Карчевская остро и эмоционально писала о том, как общество относится к матерям.
Внутри редакции не бывает споров про политику? Или про феминизм?
— Нет, но бывает, что мы никак не можем разобраться, как лучше написать про что-то, определиться с терминами. Например, одно время у нас могли быть новости про то, что «мужчина из ревности убил подругу». Но некоторые девушки в редакции обратили на это внимание, объяснили, что так нельзя. Потому что убийство не оправдывается ревностью, она не может быть причиной для преступления.
У нас даже есть файл в гугл-доке с запретными словами и выражениями. Например, там мы несколько лет назад зафиксировали, что нельзя писать «инвалид» — только «человек с инвалидностью». Или не «страдает от ДЦП», а просто «человек с ДЦП».
Вы однажды рассказывали, что после рождения сына почти сразу вышли на работу и вам было эмоционально тяжело из-за этого. Вы считаете, что это из-за существующего в обществе давления на матерей? Чувствовали ли вы его?
— Общественное давление действительно есть, и оно очень сильное. Что бы ни произошло, женщину часто рассматривают через эту призму. Вышла в коротких шортах — «Как ты можешь, ты же мать». Тебя постоянно упрекают: то ты слишком плохо заботишься о ребенке, то — наоборот — слишком хорошо. Но, когда у меня самой был маленький ребенок, я этого не ощущала — когда находишься внутри всего этого, просто не замечаешь. К тому же, я не была одна, мне много помогали родные.
Но я и сейчас считаю, что слишком рано вышла на работу после рождения сына. Я думаю, что мама… Вот оно, прорвалось. Почему обязательно мама? Считаю, что родитель должен быть с ребенком в первые месяцы жизни. Я читала психолога Людмилу Петрановскую. Она говорит: «Не корите себя. Если вам нужно зарабатывать, самобичевание точно не поможет». Но это если нет возможности не работать. А у меня такая возможность была. Поэтому мне кажется, что я совершила ошибку и многое потеряла.
Но теперь вы уже не считаете, что ребенок — это только ответственность матери?
— Да. Но, видите, говорю «мама» до сих пор. Сложно свыкнуться. Умом я уже понимаю, что это и ответственность отца тоже. И когда папа следит за ребенком, это он не жене помогает, не одолжение делает. Мысленно все осознала. Надо приучить себя и говорить по-другому.
Вы рассказывали, что, когда у вас появилась дочь, у вас было много стереотипов о том, что «девочка должна»…
— Да, это больной вопрос. Речь идет о дочке мужа, она стала с нами жить уже в подростковом возрасте. Я ведь выросла в деревне, мне казалось, человек в 10-11 лет должен уже все уметь. Деревенское воспитание — это когда ты с детства в огороде. Может быть, это было не столько гендерное, сколько деревенское. Хотя и гендерное тоже. Я говорила: «Ты же девочка, ты должна все уметь». Впрочем, может, я бы и мальчику говорила бы тоже самое. Потом, когда дочка выросла, я перед ней за это много извинялась.
Получается, у вас самой воспитание было довольно традиционным?
— Конечно. Я в прошлом году в письме редактора рассказывала, как мой папа в детстве мне говорил: «Ты же девочка, громко не смейся, мальчикам такие не нравятся». Или, например, «Ты вредная такая, тебя муж будет бить». Но я отвечала: «Посмотрим еще, кто кого». Может быть, мои нынешние взгляды появились как раз из сопротивления гендерной социализации в детстве. И все-таки, хоть папа и говорил такое, он всегда гордился моими достижениями. Хвастался: «А моя-то».
Как вы пришли к феминизму?
— Трудно припомнить какой-то конкретный момент. На меня определенно повлияло то, что феминизм стал более заметным, публичным. Еще помню, как увидела рекламу, где муж вывозит в лес жену и заставляет закапывать носки, которые она ему подарила. Я сначала не обратила внимания. А потом увидела дискуссии в интернете. Было много споров. Люди писали: «Это же просто шутка, это смешно». Но ведь насилие над женщинами — это большая и нерешенная проблема. Почему над этим смеются? Не смеются же люди над сиротами в детских домах.
Вообще, когда читаешь аргументы противников феминизма, волосы на голове шевелятся. Может быть, под влиянием таких вот дискуссий и сформировались мои взгляды.
