Каждая речь Владимира Путина — «историческая». Пропагандисты используют это слово, подчеркивая значение президентских тезисов для будущего всего мира. Остальные называют так выступления Путина, просто указывая на его постоянные отсылки к прошлому. История России — главная тема госзаказов в области культуры и образования, официальное объяснение внешней и внутренней политики, даже оправдание репрессий. По просьбе «Холода» историк, политический теоретик Илья Будрайтскис объясняет, как работает механизм подчинения исторической науки государству.
Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.
5 ноября, всего за несколько дней до выхода российских войск из Херсона, Красная площадь была превращена в подобие огромной театральной сцены. Сотни людей, переодетых солдатами, генералами и сотрудниками сталинского НКВД, отчаянно пытались «воссоздать историческую атмосферу» парада 1941 года. Роль Сталина, появление на трибуне которого тогда демонстрировало решимость советского руководства защищать Москву до последнего, неявно была отведена Владимиру Путину, посетившему выставку. Москвичи, пассивно наблюдавшие эту реконструкцию, по замыслу ее режиссеров, очевидно, должны были заново пережить атмосферу патриотического единства народа и правительства. Две части этого уравнения — лидер и его народ, в котором первый продолжает творить историю, тогда как второй призван опознать в настоящем свое собственное прошлое.
Очевидно, что история в последнее десятилетие путинского правления превратилась в главное обоснование государственной политики. Еще в феврале 2012 года Путин зачитывал участникам провластного митинга в «Лужниках» строки лермонтовского «Бородина», явно отождествляя предстоящие президентские выборы с решающим сражением против Наполеона, где избирателям, как солдатам в 1812 году, предстоит сдержать «клятву верности». В 2014-м в своей речи о «возвращении Крыма» Путин уже отсылал своих слушателей к истории крещения князя Владимира, после которого полуостров приобрел сакральное значение. В 2016-м, открывая монструозный памятник Владимиру на Боровицкой площади в Москве, президент заявлял, что этот князь «заложил нравственные ценностные основы, которые определяют нашу жизнь и поныне».
Одна из принятых в июле 2020 года поправок к Конституции сообщала, что Россия «объединена тысячелетней историей» — теперь это закон. Представляя новый памятник Александру III в Гатчинском дворце, Путин отметил, что правление этого императора определялось «гармоничным сочетанием масштабных технологических, промышленных, государственных преобразований и верности национальным традициям и культуре, своим самобытным истокам». В своей недавней сентябрьской речи о «вхождении новых регионов в состав России» Путин вспоминал о Суворове и Екатерине II.
В каждом своем политическом решении Путин стремился как бы делегировать ответственность за него самой российской истории и представить себя в качестве аватара того или иного правителя. Его действия определяются не условиями настоящего, но воспроизводят один и тот же неизменный государственный принцип.
Парадоксальным образом культ великих правителей в таком понимании сочетается с безличностным представлением об истории, которая на протяжении столетий повторяется как бессознательный архетип: неизменной России всегда противостоит неизменный Запад. Имена этого врага постоянно меняются — от крестоносцев и Наполеона до Гитлера и Байдена, — тогда как его сущность остается неизменной. Содержание идей, которые несет этот архетипический враг — будь то римский католицизм, расовая теория или либеральная демократия, — не имеют значения, так как важна лишь его цель, которая заключается в разрушении России. Направление истории определяется не желаниями людей и не идейной борьбой, но столкновением вечных форм, застывших цивилизаций.
Эта битва продолжается как в настоящем, так и в прошлом, которое враг также постоянно стремится атаковать и подвергнуть переоценке. «Фальсификации истории» официально признаны одной из ключевых угроз национальной безопасности, и, как не устает повторять российский президент, с «искажения истории» «начинается раскачка государств и народов». Суверенитет настоящего, таким образом, стоит на фундаменте суверенитета прошлого, любая попытка оспорить непротиворечивый характер которого равноценна государственному преступлению. По большому счету именно в этом состояла вина историка Юрия Дмитриева или «Мемориала», на процессе которого прокурор прямо обвинил организацию в «искажении исторической памяти».
Память о репрессиях — так же как память о народных восстаниях или подавлении национальных меньшинств — ломает рассказ об извечном гармоничном единстве народа и власти в противостоянии внешним угрозам. Опасность этой памяти, бросающей вызов государству, состоит в том, что она постоянно предъявляет материальные доказательства: забытые массовые захоронения, личные свидетельства и протоколы допросов.
С начала 2010-х годов в России создавалась мощная инфраструктура государственной «исторической политики», включавшая сотни памятников и выставок. Один из главных подрядчиков этих госзаказов, Российское военно-историческое общество во главе с Владимиром Мединским, было учреждено совместно Министерствами культуры и обороны — что ярко иллюстрирует эту связь истории с вопросами «национальной безопасности».
Другой важный игрок в этой сфере — близкий к патриархии фонд «Моя история». Он создал огромную сеть так называемых исторических парков, представляющих в доступной форме официальную концепцию преемственности всех российских государственных форм — от Древней Руси до сталинского СССР. Отличительной особенностью этих экспозиций является полная дематериализация исторического процесса: это не музей, где рассказ об эпохах строится вокруг подлинных объектов и документов, но бесконечный ряд баннеров и постановочных видео. Посетители выставки, которым предлагается «узнать свою историю», находят здесь лишь тысячелетнюю историю славных побед, достигнутых благодаря мудрым правителям.
Так же, как и сегодня, население этой «исторической России» играет роль бессловесного материала, из которого возводится здание государства. Сейчас «Моя история» представляет новую выставку — «Украина. На переломах эпох», сюжет которой также раскрывает проходящую сквозь века дуалистическую борьбу двух начал: истинного, в рамках которого Украина всегда оставалась частью единого государственного и «духовного» пространства с Россией, и ложного, которое пыталось оторвать ее от Москвы.
Теоретик истории Ян Ассман выделял два типа исторической памяти: «холодную» и «горячую». «Холодная» память создается исключительно сверху, государством и элитами. Выраженная в институтах, памятниках и храмах, она учит подданных тому, как и что им следует помнить. Этот тип коллективной памяти не основан на действительном пережитом опыте, принадлежащем социальным или национальным группам, семьям или отдельным людям. Наоборот, он подавляет такой опыт, чтобы тот не смог нарушить непротиворечивую версию истории, соответствующую интересам государства. «Горячая» память, напротив, пытается переосмыслить прошлое и дать ему другое содержание через активность в настоящем. Иными словами, «горячая» память постоянно стремится оживить историю и снова открыть вопросы, которые институты «холодной памяти» хотят раз и навсегда закрыть.
После начала войны и уничтожения остатков всякой публичной политики в России очевидно, что и любые формы «горячей» памяти находятся вне закона. «Историческая политика» — как оправдание настоящего прошлым — в России окончательно превратилась в политику, а «непрерывная история» Российского государства объявлена фундаментом безальтернативной официальной идеологии. Однако это означает, что и вытесненное государством прошлое, связанное с историей несогласия, восстаний, антивоенного сопротивления и имперского подавления малых народов, представляет актуальную опасность для господствующего порядка. Ведь, как справедливо писал когда-то философ Герберт Маркузе, «память возвращает с воспоминанием о прошлом ушедший страх и ушедшую надежду».
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.
