«Мой муж — глыба. Ваня похож на отца»

Интервью с мамой Сафронова. Ее муж тоже был журналистом и погиб при невыясненных обстоятельствах

В Мосгорсуде 4 апреля начался закрытый процесс по делу журналиста и бывшего сотрудника «Роскосмоса» Ивана Сафронова, которого обвиняют в госизмене по статье 275 УК РФ. Ему может грозить до 20 лет лишения свободы. Рассмотрения дела по существу адвокаты и родственники ждали очень долго. Все это время — почти два года — журналиста держат в СИЗО «Лефортово». При этом ему до сих пор не сказали, в чем конкретно он обвиняется и какие сведения, за разглашение которых его арестовали, являлись гостайной. «Холод» поговорил с мамой Ивана Еленой Сафроновой — о сыне, о том, как идет дело, чего она ждет от процесса, а также о ее покойном муже — журналисте, погибшем при загадочных обстоятельствах 15 лет назад.

Чтобы не пропускать главные материалы «Холода», подпишитесь на наш инстаграм и телеграм.

В июле будет два года, как Иван находится в СИЗО. Как вы сейчас поддерживаете с ним связь?

Только через письма или разговоры с адвокатами.

О чем он рассказывает вам в письмах?

— Пишет, что здоров. Это главное для меня сейчас. Пишет, что все в порядке, что он понимает, какой дорогой идет. Он очень много читает, мы ему много книг заказываем. Рассказывает про бытовые условия, чем он там занимается. Я спрашиваю, хорошо ли он спит, гуляет ли, все ли у него есть из одежды — чисто бытовые вещи, больше ничего он не пишет. Готовится к судебному заседанию и надеется, что все будет хорошо.

Не так давно он подал ходатайство к судье, чтобы ему разрешили свидания и звонки родным. Есть надежда, что разрешат?

— Он не первое ходатайство подает, и мы тоже подавали ходатайство. Но пока положительного решения нет. Мы все-таки надеемся, что справедливость восторжествует, но пока все очень сложно идет, пока все отклоняют.

Адвокат Иван Павлов, который ведет дело Ивана (его признали иноагентом и ему пришлось уехать из России. — Прим. «Холода»), предположил, что дело Сафронова — «звено в цепи подготовительных действий к войне с Украиной». За это время у вас появилось понимание, за что вашего сына арестовали?

— Абсолютно ничего мы не знаем. Они говорят, что это закрытое заседание и закрытая информация, поэтому никаких сведений мы не получаем. Единственное, что у нас есть, — наша уверенность, что он ни в чем не виноват, что это оговоры, а чьи — не знаем.

Адвокаты уверены, что дело на Ивана завели из-за его журналистской деятельности. С 2010 по 2019 год он работал в отделе политики «Коммерсанта», потом некоторое время в «Ведомостях». К 30 годам добился того, что его считали одним из лучших журналистов, специализирующихся на военной тематике и космосе. С мая 2020 года стал работать советником Дмитрия Рогозина в «Роскосмосе», а 7 июля по пути на работу его арестовали. Как вам кажется, если бы Иван не ушел из журналистики, это бы случилось с ним?

— Я думаю, что да. Это же все из-за его журналистской деятельности. Он был одним из топовых военных обозревателей. Он много писал, имя его было на слуху. Хотя я больше чем уверена, что ни к чему запретному, а тем более тайному, он не имел доступа. Это все неправда, выдумки. Все статьи, которые он выпускал, написаны по открытым источникам. Ему помогал его аналитический ум — только и всего.

На ваш взгляд, это была спланированная атака именно на него или случайность?

— Мне трудно судить. Мы не обладаем информацией даже о том, в чем конкретно его обвиняют. Но я знаю своего сына, знаю его воспитание, его взгляды. Ничего антироссийского в них не было.

Расскажите немного о вашей семье. Как вы познакомились с отцом Вани?

— Я родилась в Люблино. С мужем мы были знакомы еще со школьной скамьи. Поженились в 1979 году: я тогда была студенткой Московского иняза имени Мориса Тореза (МГЛУ), а он заканчивал Военную академию Ракетных войск стратегического назначения имени Петра Великого (ВА РВСН). Его распределили в Приморский край, я поехала с ним. Он там пять лет служил, потом мы вернулись в Москву. Тогда же переехали в квартиру, в которой я до сих пор живу. Собственно, из нее Ваня и выходил на работу 7 июля 2020 года, когда его арестовали. Вернувшись в Москву, стала работать учителем немецкого языка в своей родной школе, в ней же потом и наши дети учились.

Ваш муж был военным обозревателем и полковником запаса. Как вам кажется, как бы он отнесся к происходящему с сыном сейчас?

— Думаю, ему тоже было бы тяжело. Но он бы лучше разбирался в ситуации, чем я. Да и с ним легче было бы нам всем, потому что мой муж — глыба. Ваня похож на отца. Все качества, что он имеет — это, наверное, заслуга моего мужа. Ваня очень честный и порядочный мальчик. Это главные его черты. Честность и порядочность.

«Мой муж — глыба. Ваня похож на отца»
Иван Сафронов-старший. Фото: Валерий Мельников, Коммерсантъ

Иван Сафронов-старший погиб при загадочных обстоятельствах в марте 2007 года в возрасте 51 года. В этот день он созвонился с женой: сообщил, что купил апельсины, и попросил ее принести домой творог. Его нашли мертвым возле пятиэтажки, в которой он жил. Сафронов-старший выпал из окна лестничной площадки между четвертым и пятым этажами в подъезде, где была его квартира. На площадке остались апельсины, которые он нес домой. Версия о самоубийстве была главной у следствия, но близкие и коллеги Сафронова в нее не верят. 

Незадолго до этого, в конце февраля 2007 года, Сафронов съездил в командировку в ОАЭ на международную выставку вооружений, где пытался проверить информацию о возможных поставках российского оружия на Ближний Восток. Позже он говорил редакции «Коммерсанта», в которой работал, что у него появилась информация о подписанных контрактах между Россией и Сирией на поставку зенитных ракетно-пушечных комплексов «Панцирь-С1», истребителей МиГ-29 и оперативно-тактических ракет «Искандер-Э». Он говорил, что после публикации может разразиться большой международный скандал, а ФСБ обязательно возбудит против него уголовное дело по факту разглашения государственной тайны.

К концу 2007 года дело по статье о доведении до самоубийства, возбужденное следствием, было закрыто.

После смерти мужа вы годами находились в состоянии неопределенности, а теперь на это наложилось и дело Вани. Как вы себя чувствуете?

— Я все эти годы жила и живу в подвешенном состоянии, в состоянии тревоги. Когда умер муж, я все время говорила, что это гибель, никакое это не самоубийство. Прошло 15 лет, а я так и не знаю, что произошло с ним в тот день. Для самоубийства не было никаких мотивов. К сожалению, расследование повисло в воздухе. А теперь я то же самое могу сказать про своего сына — для меня ситуация абсолютно непонятная. Но меня поддерживает только одна мысль — что он не виноват.

Ваша дочь говорила, что после гибели отца она думала, что уже ничего страшного с семьей случиться не может, что самое ужасное уже произошло.

— Да, это была наша общая уверенность. Говорят, что бомба в одну воронку два раза не падает. Но это случилось. Мы никогда не думали, что такое с Ваней может произойти, даже не предполагали. И, когда такой неожиданный удар, — это страшно. Но ничего, переживем. Еще раз говорю: мне главное, чтобы он был жив и здоров, чтобы с ним не случилось ничего страшного.

Насколько сильно изменилась ваша повседневная жизнь после ареста сына?

— Не хватает его мне, потому что после смерти отца он был главным мужчиной в доме, опорой. Мне без него тяжело и в бытовом плане. Но у меня есть замечательный зять, дочь, которая всегда рядом. Она обеспечивает мне тот уровень жизни, который был при Ване.

Как вы реагируете на следственные и судебные процессы?

— Очень тяжело. Всегда очень переживаю, когда начинаются следственные эксперименты. Все время чего-то жду. Но пока никаких результатов. Такое ощущение и у адвокатов, пока они ничего не могут мне сообщить. Идет слушание дела. Пока это, на мой взгляд, вялотекущий процесс. Сколько он продлится – не знаю, но все это держит в напряжении.

Вам было бы проще, если бы уже был результат?

— Я чувствую накопленную усталость. Даже по письмам Вани это заметно. Уже нужно, чтобы были очевидны цели, которые были поставлены теми людьми, которые все это начали. По крайней мере, чтобы эти цели были озвучены. Поэтому мы ждем какого-то решения, конечно. Но, насколько я понимаю, это будет еще не скоро. Все закрыто, поэтому судить о том, что происходит, очень трудно.

Как не потерять веру в справедливость в такой ситуации и продолжать учить детей? Как вы объясняете происходящее внукам?

— Маленькому мы не объясняем, просто говорим, что дядя в командировке. А старшая все понимает, но она смотрит на нас… Ваню как-то спросили, есть ли у него после этого [возбуждения дела и ареста] обида на Россию? Он сказал, что обиды на Россию у него нет, только обида на конкретных людей, которые все это затеяли. У нас такое же отношение. А детей продолжаем учить вере в то, что добро рано или поздно побеждает.

Были моменты, когда после ареста вы думали, что сейчас неделя пройдет и все кончится?

— У меня была такая мысль, когда все это произошло, я думала, что это какое-то недоразумение, и к вечеру все встанет на свои места. Была уверенность потом, что людям просто нужно разобраться. Прошел месяц, два, три, прошло два года… Надеемся на то, что все-таки есть люди умные, которые разберутся.

Как можно помочь Ване?

— Только письмами, только поддержкой. Кажется, что это не так много, но для него это очень важно. В каждом письме он мне пишет: «Мама, ты не представляешь, как меня поддерживают чужие люди». Он старается всем ответить. И это его поддерживает. Он в принципе по своей натуре победитель, он нацелен на победу. Он говорит: «Я абсолютно точно знаю, что я ни в чем не виноват, а значит — я уже победитель».

Расскажите, как вы его воспитывали. Даже следователь замечал, что у вас очень хорошая семья, и по Ване это видно — не так много людей с такими сильными моральными принципами, с такой стойкостью.

— Просто мы его любили сильно. Он был послушным мальчиком, интересующимся, очень хорошо учился. Он поступил в Высшую школу экономики по олимпиаде. У меня проблем с ним не было. В детстве много занимался бальными танцами, все его свободные дни были посвящены танцам. Очень позитивный и активный человек, готовый всегда прийти на помощь, поэтому друзей всегда было очень много. Дом был открыт всегда для них. И сейчас они очень сильно и его, и меня поддерживают. Не могу сказать, что я прямо воспитывала… Наверное, любовь творит чудеса. Семья — это тыл. И для него, и для нас это так.

В «Коммерсанте» Ваня фактически занял место отца после его смерти. Очевидно, что журналистика давала ему почувствовать какую-то связь с отцом. А почему он выбрал «Роскосмос»?

— Он увлекался журналистикой, но всегда интересовался космосом. У меня муж в свое время хотел быть летчиком-космонавтом, но он был очень крупный, большой физически, не проходил. Ему не удалось поступить в летное училище из-за физических данных. Самолеты были для него приоритетом. Ваня ездил с ним много на авиасалоны, разные мероприятия, тоже интересовался. Он говорил мне: «Я хочу заниматься космосом, чтобы быть к папе поближе». Поэтому он перешел в космическое агентство, но ничего не успел сделать, поработал там всего несколько месяцев.

«Мой муж — глыба. Ваня похож на отца»
Иван Сафронов на судебном заседании 16 декабря 2021 года. Фото: Глеб Щелкунов, Коммерсантъ
Он хотел оставаться в России?

— В этом нет никаких сомнений. И у меня даже сейчас сомнений нет, что, когда это все закончится, он будет дома. Потому что Россия — это наш общий дом. Он не хотел никогда эмигрировать и не представлял себе, что куда-то уедет. Этого не будет.

Он говорил, почему Россию так любит?

— Да он все тут любит. Здесь могилы его бабушек, прадедушек. Здесь мы всегда жили. Наверное, нельзя сказать, что мы прям такие патриоты. Но здесь все родное. Он привык, он здесь вырос. Его вырастили бабушка с дедушкой — мои родители, они оба ветераны войны. Мама была хирургической сестрой в госпитале, вытащила моего отца — офицера — с места сражения, так они и поженились. Они всегда рассказывали очень много всего, для него это дорого. Генетическая память. Здесь могилы всех его родных, и никогда речь о том, чтобы уехать из России, не шла. Несмотря на то, что как журналист он поездил по многим странам, он всегда рвался домой.

Когда Ваня выйдет на свободу, что вы будете делать?

— Я буду радоваться. И он будет отдыхать. Мы сделаем все, чтобы он пришел в себя. А дальше он будет выбирать свою дорогу. Я думаю, что он найдет, чем заниматься.

Не будете ему что-то запрещать?

— Ему 32 года будет скоро, в мае. Его трудно контролировать уже. Это сложившийся, мудрый мужчина, которым я горжусь.

Если пойдет обратно в журналистику, отговаривать не будете?

— Как мама я, конечно, буду против, буду отговаривать, но он должен сам принять решение. У него очень много способностей, талантов. Он хорошо работает и руками, и головой. Он найдет свое место в жизни, не сломит его ничего.

Поддержите тех, кому доверяете
«Холод» — свободное СМИ без цензуры. Мы работаем благодаря вашей поддержке.