«Холод» публикует письма политзаключенных Андрея Пивоварова и Лилии Чанышевой о том, как люди, находящиеся в изоляции, переживают войну и как о действиях российской армии высказываются вокруг них — подследственные и силовики.
«Люди даже с богатым тюремным опытом понимают, что ничего хорошего “спецоперация” не принесет»
Андрей Пивоваров, бывший исполнительный директор «Открытой России», которую российские власти признали «нежелательной». Почти год находится в СИЗО в Краснодаре — его обвинили в осуществлении деятельности нежелательной организации (ст. 284.1 УК) из-за постов в фейсбуке
24 февраля утром на проверке один из дежурных бодро сообщил, что мы начали «специальную военную операцию» с Украиной. Только слово там было другое. Моя реакция была не очень печатной: «Да ну нах». Дальше я выдал прогноз, что с экономикой будет труба. Дежурный не поверил — он смотрел вперед с оптимизмом. Но через пару недель тихо признал, что я был прав.
Еще пару месяцев назад я добился, чтобы в камере появилось радио. И 22 февраля мы уже после отбоя дослушивали речь Путина о признании ЛНР и ДНР. До этого, да и на тот момент в возможность вооруженного конфликта я не верил. Но по риторике Путина, конечно, возникло тревожное ожидание, что будет что-то еще.
Меня содержат в спецблоке (это камеры с более жестким, чем в остальных, режимом содержания. — Прим. «Холода»), и возможностей пообщаться тут немного. Пытаюсь делать это на прогулках и во время поездок в суд. Политических заключенных вокруг меня нет, поэтому обсуждаем, в основном, экономические последствия. Люди четко понимают, что жить станет хуже — уже стало. Даже в местном магазине 2 марта цены взлетели на 10-15%, а сейчас их снова обновят.
Те, с кем я говорил, с одной стороны, считают всю эту «спецоперацию» ненужной и разрушительной. С другой — смотрят телевидение, слушают «Вести ФМ» и верят в нацистов и американцев, которые во всем виноваты.
У многих в голове каша: они рассказывают о беспределе судей и следователей, нарушении их прав, но верят телевидению и чиновникам с силовиками, когда речь идет о чем-то другом. На последний суд ехал с мужчиной 52 лет, которого обвиняют в мошенничестве. Он сам начал разговор, поделился, что в его камере у двоих заключенных сын и племянник — участники военных действий, у обоих в войсках — огромные потери. Так что реальную картину на низовом уровне люди понимают, но в том, что касается причин, пока по-прежнему верят пропаганде.
Подследственных, которые бы полностью поддерживали «спецоперацию», я не встречал. К тому же, мне удается делиться с соседями «Новой газетой», стараюсь держать их в курсе.
Сотрудники СИЗО стараются на эту тему не говорить. Но поначалу они негодовали, что «из-за Зеленского» всех перевели на особый режим, запретили отпуска и ввели дополнительные дежурства. Людей тут сильно не хватает, зарплата обычного постового — около 30 тысяч рублей, что для молодого парня в Краснодаре — не очень. Большинство говорит, что хотят доработать до пенсии — для этого нужно примерно 12,5 лет выслуги. Рассказывали, что им предлагают без прерывания стажа отправиться в «командировку» с зарплатой примерно в восемь раз выше, но судя по тому, что лица все те же, никто не повелся. Как сказал один из молодых [сотрудников], «есть истории, куда лучше не лезть». Те, кто постарше, видно, что понимают больше, но стараются помалкивать.
Единственное, что вызвало огромное возмущение, — это рост цен на бумагу. От офицеров требуют самим обеспечивать канцелярию для своих нужд (приказы, описи, бланки — заправлять принтеры самим). Пока бумага стоила 300 рублей, это было окей, а теперь это вызывает ропот. Говорят, такая же нагрузка лежит на следователях и операх. Но этому [подследственные] в тюрьме даже рады — может, меньше будут фабриковать дел. У моего соседа — 89 томов, в каждом — по 200-250 страниц и 12 обвиняемых, каждому из которых обязаны дать копию.
По-настоящему радующегося встретил одного. Конвойный, лет 40, в автозаке он, довольный, рассказывал про успехи, про концерт, где Газманов спел песню, которая якобы разозлила ЕС. Я поинтересовался, знает ли он, что патриот Газманов хочет получить ВНЖ Израиля, а Расторгуев живет в Германии (Олег Газманов информацию о том, что у него есть израильское гражданство, отрицает; Николай Расторгуев тоже утверждает, что не переезжал в Германию. — Прим. «Холода»). Это его смутило, сказал: «Не знаю, ну а че такого», — но больше не выступал.
Радости от происходящего я в тюрьме не видел. Не стоит забывать, что это Краснодар — и здесь много тех, у кого родные или друзья живут в Украине. Осуждают не решение, а последствия. У меня достаточно ограниченный круг общения: многие, кто тут сидит, обвиняются не в краже бутылки водки — на спецблоке в основном люди с серьезными статьями: 210 (организация преступного сообщества), 210.1 (занятие высшего положения в преступной иерархии), 159.4 (мошенничество в сфере предпринимательства в особо крупном размере; статья утратила силу. — Прим. «Холода»). Люди даже с богатым тюремным опытом понимают, что ничего хорошего «спецоперация» не принесет. А о причинах мы спорим, я стараюсь донести свою точку зрения, и часто это получается. У многих дети — и люди считают, что у детей сейчас пропадают перспективы.
Последние недели я получал информацию из «Вестей ФМ» — это было единственное новостное радио — и по оговоркам ведущих, косвенным признакам пытался собрать картину. Газеты и письма приходят с задержкой. Первое время было тяжеловато, а потом я научился фильтровать [информацию]. Отмечу забавное: мы часто и за дело ругали Соловьева, но поверьте, на фоне остальных спикеров «Вестей ФМ» он интеллектуал. Множество ведущих с трудом формулируют даже по темникам, чувствуется кадровый голод и деградация. И это — ведущая официальная станция.
В любое время главное, что тревожит в тюрьме, — это разлука с близкими. У меня растет сын, мы не виделись уже 302 дня, и меня это сильнее всего тревожит. А еще — ощущение упущенных возможностей. Часто, когда я слышу новости, читаю письма, мне кажется, что я знаю, как поступать, что можно реализовать. И злюсь, что лишен этого.
«Самое тяжелое — написать ответ украинцу, который прислал мне письмо со словами поддержки в феврале»
Лилия Чанышева, экс-глава штаба Алексея Навального в Уфе. Пять месяцев находится в СИЗО в Москве. Ее обвинили в создании экстремистского сообщества (ч. 1 ст. 282.1 УК) после того, как таковыми российские власти признали все структуры Алексея Навального
В шесть утра 24 февраля я, как обычно, за завтраком смотрела новости — и увидела выступление Путина о начале «спецоперации». Я не могла в это поверить.
Я выписываю «Коммерсант» и «Новую газету», поэтому еще до 24 февраля я прочитала статью о заседании совета безопасности. Из нее стало ясно, что «спецоперация» — это вопрос времени. Но я до последнего думала, что этого не произойдет. Думала, что план Путина — это ДНР и ЛНР, пока не увидела в «Коммерсанте» карту расположения российской военной техники и бомбежек.
Я была в ступоре дней десять. У меня не было никаких слов, чтобы отвечать на множество поздравительных писем, которые мне поступали до середины февраля в связи с моим днем рождения.
Сотрудники СИЗО о «спецоперации» не говорят. А когда штатный оперативник провел среди людей в камере опрос, что мы думаем о ситуации с Украиной, я не стала с ним делиться своим мнением, как и по всем другим его вопросам. Что ответили остальные, я не знаю. Опрос был тет-а-тет.
У нас в камере 30 человек. Есть люди, которые смотрят новости на Первом канале и НТВ. Есть люди, которые смотрели Euronews, пока этот канал не запретили (вещание Euronews в России Роскомнадзор прекратил в конце марта, обвинив телеканал в трансляции «фейков» о российской армии. — Прим. «Холода»). Есть те, которые не смотрят никакие новости, но спрашивают о них у тех, кто смотрит Euronews. А есть те, кто и не смотрит, и не спрашивает.
За все время я только от двух человек слышала мнение, с которым не согласна. Остальные либо высказывались против «спецоперации», либо не высказывались вовсе (или делали это, когда я не слышала). Они тихо или громко ненавидят Путина и всю его систему, которая их закрыла в СИЗО. Среди них юристы, экономисты, бухгалтеры, руководители и рядовые сотрудники частного бизнеса, которых обвиняют по «резиновой» статье о мошенничестве, на которых планируемая амнистия не будет распространяться.
Последнее время по телевизору люди смотрят либо музыкальные клипы, либо фильмы и сериалы. Если кто-то хочет посмотреть новости, то большинство просит переключить на что-то менее негативное.
«Новую газету» в камере выписываю только я. И до того, как она приостановила свою работу, за мной в очередь на чтение вставали три-четыре человека. Сейчас, когда нет «Новой» и Euronews, я узнаю новости из «Коммерсанта» и из писем неравнодушных людей, которые меня поддерживают. Также меня навещает адвокат, и о последних событиях я узнаю от него. Но оперативных новостей, которые передавал канал Euronews, не хватает. С другой стороны, когда ты о чем-то узнаешь с некоторой задержкой, а не в реальном времени, как люди, которые на воле, то психологически перенести новости легче.
Страха я не испытываю. Я испытываю горечь за погибших и пострадавших. Я хочу, чтобы весь этот мрак поскорее закончился, а виновные понесли ответственность. И самое тяжелое для меня сейчас — написать ответ украинцу, который прислал мне письмо со словами поддержки в феврале, еще до начала «спецоперации».
