В конце марта Юлия Плескановская, живущая в Великобритании гражданка России, решила поехать в Польшу на границу с Украиной, потратив накопленные деньги на покупку гуманитарной помощи. Плескановская работала в центре беженцев переводчиком и отвозила гуманитарную помощь в Ивано-Франковск. Она рассказала «Холоду», как устроена система волонтерской помощи, что ее удивило в общении с беженцами и почему ей не хотелось уезжать из центра помощи.
Как я решила поехать на границу с Украиной
За день до моей волонтерской поездки мне исполнилось 36 лет. У меня давно была маленькая мечта: я хотела купить машинку для обработки драгоценных и полудрагоценных камней. У меня такое хобби — огранять опалы. Ужасно надоело делать все бормашинкой. Но в итоге накопленные деньги я решила потратить не себе на подарок, а на закупку гуманитарки, и с ней поехать волонтером на границу с Польшей.
Работать сейчас все равно невозможно: не можешь сосредоточиться даже на пять минут, и особенно тяжело, когда муж-журналист в соседней комнате ведет онлайн, который ты читаешь. Возникает ощущение бессилия, а я точно знаю, что один из лучших способов справиться с бессилием — это взять под контроль хотя бы что-то. Мы поговорили с мужем, и у нас родился план купить всего нужного, поехать на границу с Украиной и посмотреть, чем я могу помочь.
Моя знакомая с университетских времен — мы пересекались во время студенческих протестов на соцфаке МГУ в 2006 году — дала контакты своего хорошего приятеля. Он один из основателей фонда WOT Foundation и смог снять дом в Польше прямо на границе и спокойно разместить там волонтеров. Это потрясающий человек, у него есть связи со всеми и везде. Он там с начала войны работает — не знаю, как он выдерживает.
Мы нашли контакты людей, которые с ним в это время работали на границе, созвонились с ними, стали расспрашивать, что конкретно нужно, — и получили противоречащие друг другу ответы.
Как я понимаю, крупные волонтерские организации классно работают в нормальных условиях и не очень хорошо работают в кризис. Нужды необходимо закрывать очень быстро — что-то было нужно еще вчера, а что-то буквально через пять минут. Но большие благотворители находятся под тщательным наблюдением регуляторов, поэтому у них есть правила, которым они обязаны следовать. И это, конечно, замедляет процесс.
Например, звоню одному из волонтеров, он говорит: «Нам очень-очень нужны переноски для животных». Звоню другому человеку, который тоже находится на границе, чтобы спросить, сколько примерно переносок закупать, а тот отвечает: «Да не нужны переноски, ими все завалено». Проблема в том, что большие благотворители отгружают вещи сразу фурами. Неделю назад им сказали, что нужно детское питание и детские продукты, через неделю все привезли, но к этому моменту уже не хватает, например, корма для животных.
В итоге, когда я решала, что купить, положилась на свой опыт и здравый смысл. Я точно знаю, что в ситуации, когда много людей перебираются из одного места в другое, нужны спальники, коврики, газовые горелки, чтобы разогреть хотя бы чай. А самой классной штукой оказались современные туристические рационы. Я даже в какой-то степени позавидовала — когда я была молодой и ходила в походы, у нас такого не было. Этот рацион нужно только залить горячей водой, но это полноценная еда — макароны с нормальным мясным соусом и с мясом. Я даже купила партию с повышенной калорийностью — тысяча с лишним калорий на блюдо. В общем, этого достаточно, для того, чтобы даже взрослый активный мужчина был сыт. Так что я купила спальники, пенки, горелки, таблетки для обеззараживания воды, еду и одноразовые жгуты для капельниц. Получилось в районе 2800 фунтов.
Когда я доехала до Варшавы, я еще раз позвонила ребятам и спросила: «А что нам нужно прямо сейчас? Я у магазина стою». Мне сказали: надувные матрасы, хоть сколько-то постельного белья и еды по мелочи. Получилось еще 300-400 фунтов.
Первые дни волонтерства
Моей конечной остановка была деревня Медыка, где находится дом, снятый владельцем фонда. Я добиралась туда на машине по маршруту Уолдерслейд — Страсбург — Прага — Варшава — Медыка. В каждом из этих городов у меня был знакомый, у которого я могла провести ночь. Я рассчитывала маршрут, чтобы не ехать больше восьми часов в день, потому что иначе я бы заснула за рулем и не доехала бы.
В доме, снятом в Медыке, мне выделили котельную — я была как Цой. Кажется, когда я приехала, всего нас было шесть волонтеров. На следующий день мы поехали в город Пшемысль — там находится большой центр приема и распределения беженцев. Раньше это был супермаркет Tesco, и владелец этого здания предоставил его под нужды беженцев. За столиками сидят немцы, итальянцы — вся Европа — и ищут для беженцев варианты уехать. И, если требуется, ночевку и еду, но многие уже едут к кому-то знакомому.
Когда я приехала, мне сказали, что поток беженцев иссяк, что почти никого нет. При этом в одних из первых дней я проработала в центре переводчиком шесть часов подряд, с перерывом только на кофе, и то нужно было, чтобы кто-то меня подменял. Тогда я поняла, что предыдущие пару недель ребята работали в адских условиях: поскольку волонтеров было еще немного, смены длились по 12 часов.
В воскресенье, в свой первый день в центре, я подошла к стойке, где сидели немецкие ребята и регистрировали беженцев. Они говорили по-английски, и далеко не все беженцы их понимали, поэтому я переводила с английского на русский и обратно. Я видела, что люди удивляются, что я русская. А я удивлялась, что они на меня не бросаются с кулаками. Наоборот, говорили: «Спасибо вам, ребята, вы все фантастически организовали».
До войны я уже много лет не чувствовала себя русской. Я уехала из России в 2008 году, прожила шесть лет в Австралии, получила гражданство, потом решила вернуться в Россию. Приехала примерно на год: поработала, поняла, что я уже не вписываюсь в профессиональную среду — я начинала как аудитор, а последние годы занимаюсь расследованием финансовых мошенничеств в консалтинге. Так что, как только возникла возможность уехать, я уехала, и с 2016 года живу в Британии.
Но, когда началась война, я снова почувствовала себя очень русской. Потому что есть какая-то невероятная несправедливость в том, что у тебя пытаются отобрать твой язык, то, c чем ты выросла. Этим как будто начинают владеть другие люди. Тебе говорят: «Ты русская, ты виновата». Какого черта, ребята? Я не перестану быть русской, я не собираюсь от этого отказываться, я не буду говорить: «Ой нет, посмотрите, у меня австралийский паспорт». Нет, я русская, и в том числе поэтому я стою в этом центре и буду помогать беженцам.
Те украинцы, которые добрались до нашего центра, в большинстве своем были очень рады видеть русских, как ни странно. Думаю, увидеть русского, который помогает и делает то, что должен делать нормальный человек, — это некий шаг к нормальности обратно из ада.
В моей группе волонтеров почти все были русские, несколько поляков и кто-то из Украины. Это вообще удивительно: люди, которые бежали из России и Украины пару недель назад, сейчас находятся на границе и помогают людям, которые бежали из Украины. То есть беженцы помогают беженцам. Единственная проблема, которая меня очень расстраивает, что к российским беженцам сейчас относятся даже более подозрительно, чем раньше.
Мне кажется, что говорить об этой проблеме все равно надо, потому что мы не меряемся страданиями. Эта война ударила по обоим народам. Тем, кто сейчас бежит из России, потому что они находятся под риском сесть на 15 лет, тоже нужно помогать.
Когда ты оказываешься в волонтерском центре, то встраиваешься в систему, где социальные связи налаживаются за секунду. Для меня, как для человека, который долго прожил в Британии, это было очень свежее ощущение. Потому что перед тем, как заговорить с человеком в Британии, вам нужно три дня обмениваться взглядами и улыбками. А тут просто приезжаешь, стоят люди со всего мира, и тебе в какой-то момент приходит сообщение: «Юля, мне дал ваш телефон такой-то, вы не можете через границу съездить?».
Отлично, съездили через границу, вернулись, потом этот же человек пишет: «Слушай, вот прям сейчас, если у тебя машина свободна, нам бы одеяла перетаскать со склада в центр». Да, еду. Когда перетаскали одеяла, слышу, ребята говорят, что есть груз гуманитарки, который доставили в Варшаву, и его надо бы привезти в Медыку, но нужна грузовая машина. Я говорю: «Давайте я съезжу». Все, доехала до Варшавы. Вот и полный рабочий день. Нужно понимать, что никто не требует работать на износ. Сколько можешь — столько работаешь. В конце концов, расстояния небольшие, кто-то тебя обязательно подвезет обратно из центра до дома. Езжай и спи, если устал, это абсолютно нормально.
Ощущение нормальности
Поскольку это мой первый опыт волонтерства, я нащупывала правильное поведение, исходя из своего другого опыта. А мне всегда казалось, что к людям, которые были в сложной ситуации, нужно относиться так, как будто этой ситуации не то чтобы не было, но она их не определяет.
Когда я сидела за стойкой регистрации в центре, дедушка лет семидесяти сказал: «Я хочу уехать в Германию, у меня там никого нет, денег тоже нету. Нас двое». Я спрашиваю: «С супругой?». Он: «Нет, это моя соседка». Немецкий волонтер попросил узнать, комфортно ли им будет в одной комнате. Я говорю: «Дедушка, с соседкой нормально будет в одной комнате?». Он говорит «Да, мы всю жизнь друг друга знаем. Да и чего ожидать в таком возрасте-то». Я говорю: «Вы на себя не грешите, у вас глаз яркий, сейчас приедете, бороду подстрижете, освежитесь, и все — берегитесь, девки!». Он заулыбался и сказал: «Я улыбнулся в первый раз за несколько дней».
Мне кажется, очень важно давать это ощущение нормальности. Потому что, если прыгать вокруг людей, держать их на руках и повторять «Как вы себя чувствуете?», то ты фокусируешься на том, что с ними произошло. А нужно фокусироваться на них самих.
Возникает много сложных ситуаций, когда человек неадекватен. Мы ведь говорим о миллионах людей. Среди миллиона будет какое-то количество людей в деменции. Это нужно сразу выхватить, заметить и сказать: «Ребята, у человека деменция, давайте искать для него варианты с сопровождением», — чтобы не тратить часы, пытаясь понять, например, есть у него реально жена или он ее придумал.
Или бывает, что у человека абсолютно очевидно шок и он начинает вести себя странно, например, требовать от тебя, чтобы ты немедленно обеспечил проезд до Парижа, желательно с конвоем. Можно его успокаивать, а можно сказать: «Так, давайте вы сейчас посидите здесь, вот тут чаек, мы сейчас разберемся с теми, кто не требует конвоя, а потом обязательно с вами поговорим».
Я старалась не расспрашивать беженцев про их истории, если они сами не хотели говорить. Но если человек хочет поговорить — я поговорю. Так я узнала историю пожилой женщины, которая жила в Украине. Она русская, у нее был ВНЖ, и ее с большим трудом вывезли из Украины, потому что у нее не было украинского гражданства. Оттуда она ехала в Норвегию к сыну. Накануне отъезда мы засиделись вечером на кухне, разговорились, и она начала жаловаться, что ее сын постоянно участвовал в акциях протеста и подставлялся, из-за чего она очень переживала. Я говорю: «Это нормально, дети вырастают». А она отвечает: «Я знаю! Я старый диссидент! Действовать нужно — с учетом всех требований подполья!».
Я не знаю, как это правильно объяснить, но думаю, что нужна определенная степень отстраненности для того, чтобы не выгореть самому и оказать помощь как можно большему количеству людей.
Любые руки нужны. Вообще любые. Работы много, она разная, в любой момент можно подойти к любому волонтеру и спросить, не нужна ли помощь. И наверняка где-то она будет нужна. Например, в центре есть игровая комната для детей. Родители, которые вывезли детей из Украины, уставшие как собаки. Потому что волнение за детей невероятное, между тем маленькие дети не понимают, что происходит, и просят с ними поиграть. А родитель вырвался из-под обстрела, и единственное, чего хочет, — доставить детей в безопасное место. У них, конечно, уже нет сил.
У меня была ситуация: ко мне подошла женщина и говорит: «Извините, не могли бы вы посмотреть за моими детьми? Я сейчас, буквально на пять минут. Вот их трое — желтый, красный, фиолетовый». И исчезла. А это же заполненный центр. Детям где-то от четырех до семи лет, я бегаю за ними по центру, пытаясь собрать их в одном месте — а мамы все нет! Но я понимаю, что она сейчас каждую минуту тянет, потому что просто хочет выдохнуть. Когда она пришла, я ее спросила: «Вы не боитесь так детей оставлять?». Она говорит: «Я в Киеве боялась, а здесь-то что случится, найдутся».
Поездка в Украину и общение с военными
В Медыке выяснилось, что человек с зарегистрированной на себя грузовой машиной — большая редкость, а в арендованных нельзя пересекать границу. И еще у меня австралийский паспорт, поэтому я могу въезжать в Украину без визы (с июля 2020 года в Украине начал действовать безвизовый режим для граждан Австралии. — Прим. «Холода»). Поэтому мне руководитель группы написал в какой-то момент: «Хочешь гуманитарную миссию? Вот есть груз, который нужно привезти в Ивано-Франковск».
Он дал мне контакты, мы списались с голландцем Джастином из Европейского союза помощи Украине, который, в том числе, отвечал за логистику. Они связывали тех, кто получил грузы, с теми, кому они нужны, и помогали искать водителей. Джастин сказал: «В Ивано-Франковске есть какая-то церковь, в ее приходе центр беженцев на 200 человек, а припасов совсем нет. Ни еды, ни остального необходимого. Они с нами связались, мы проверили, настоящий ли это приход, загрузили машину и едем». И мы поехали — хотя я всем своим родным обещала, что я, конечно, не буду выезжать за границу.
Когда я пересекала границу с грузом, стояла на блокпосте и разговаривала с украинскими военными. Старая машина с британскими номерами и правым рулем, за ним девица с австралийским паспортом, место рождения Москва, говорит по-русски. А рядом с ней молодой голландец. Мы собой представляли довольно забавное зрелище, я бы даже сказала, подозрительное. Дороги были отвратительные, да простят меня украинцы, и, честно говоря, мне пришлось вспоминать раллийный опыт. Я больше смотрела на дорогу, а молодой голландец решил, что было бы классно сделать много фотографий блокпостов, мостов — в общем, всего того, что фотографировать нельзя.
Когда нас остановили, военные попросили голландца показать телефон — и увидели фото. Спросили: «Вы знаете, что нельзя снимать?». Я говорю: «Мужик, вот честно, я знаю, что нельзя снимать, но я за ним не присмотрела, потому что дороги у вас такие, как будто вас уже бомбили». Он мне говорит: «Знаешь, вот ни фига не смешная шутка. Нормальные дороги!». Я говорю: «Хорошо, не спорю про дороги. Парень молодой, просто не понимает, что делает. Он последний раз вооруженного человека видел в фильме про Вторую мировую». Военный позвонил кому-то, потом еще позвонил, поспрашивал. В какой-то момент я вижу, что его немножко отпустило, он расслабился. Спрашивает: «А что вы здесь делаете?». Я ответила, что приехала гуманитарку перевозить. Он спрашивает: «Из Австралии?». «Нет, из Британии». А он ответил: «Эта история вообще не имеет никакого смысла, я даже не знаю, как это передавать». В общем, в итоге он попросил удалить фотографии, пожелал хорошей дороги, я сказала: «Спасибо, дякую». А рядом с военным стоял парнишка, молодой совсем, ему явно было ужасно любопытно, но он пытался сделать серьезное лицо. И тут он уже не выдержал, улыбнулся и сказал «паляница».
Может быть, это моя интерпретация, но мне показалось, что им тоже очень хотелось видеть какое-то возвращение нормальности, потому что мы все находимся в какой-то бредовой ситуации. Разумеется, для украинцев она не только бредовая, но еще и ужасно болезненная. Ты живешь в Киеве, в столице независимого государства уже много лет, и вдруг на ровном месте начинается война. Многие там говорят по-русски — я же в Украине была много раз, ни разу не имела никаких проблем с языком. А тут ни с того ни с сего российское правительство заявляет: «Вы фашисты». Что? Машина с британскими номерами, русскоязычный водитель с гражданством Австралии — это достаточно высокий градус абсурда. Но даже эта ситуация кажется более нормальной, чем то, что происходит сейчас.
Когда я уехала оттуда и на следующий день приехала в Прагу, мой друг сказал: «Только новости не смотри». Это был день, когда появились фотографии из Бучи. Я подозреваю, что если бы я разговаривала с тем же украинским военным после Бучи, то мы бы так хорошо не разошлись
Ивано-Франковск, куда я приехала с грузом, выглядел мирным. Он и есть относительно мирный, я так понимаю, его бомбили один раз. В приход, куда мы приехали, пришли люди, чтобы принять груз. И какая-то женщина мне рассказала, что она тоже русская. Она сказала: «У меня много подруг, которые здесь со мной выросли в Украине, а потом уехали в Россию, и я с ними списываюсь, а они говорят: ты нам врешь. Мы тебе не верим». В приходе висели рисунки украинских детей. Есть довольно агрессивные, где Путлеру отрывают голову, а есть рисунок девочки с двумя флагами — украинским и не-российским, потому что она перепутала цвета.
Интернациональная команда волонтеров и чувство единения
В какой-то момент я сидела в Медыке и разговаривала с австралийцем, новозеландцем и мужиком из США, из Техаса. Они все военные медики, приехали помогать. Представляете — новозеландец! Он натурально прилетел из Новой Зеландии, потому что не мог сидеть дома и смотреть новости. Он сказал: «У меня есть боевой опыт, я десять лет был военным медиком, собрался и приехал помогать». Австралиец, тоже военный медик, с опытом работы в Ираке. Последнее, чем он занимался в Австралии, — организовывал программы обучения для трудных подростков. Говорит: «Я посмотрел новости и подумал, что надо что-то делать».
Я уезжала из своего Кента (графство в Великобритании к югу от Лондона — Прим. «Холода») в довольно плохом эмоциональном состоянии, но по мере того как я подъезжала к границе, я чувствовала, что мне становится лучше. Для меня эмоциональным пиком был момент, когда мы грузили одеяла с интернациональной командой людей, которых я никогда в жизни не видела и, наверное, уже никогда не увижу. Мы стояли в цепочке и перекидывали эти одеяла под диким ливнем. И я вдруг поняла, что первый раз за очень долгое время мне легко и хорошо. Я принадлежу к какой-то общности, стае, мне не нужно думать о том, правильно я к ней принадлежу или неправильно, я занимаюсь физическими упражнениями, в конце концов. Уезжать не хотелось, потому что эта работа дает невероятную эмоциональную подпитку.
Я по-прежнему сижу во всех чатиках и скоро буду отправлять второй груз — у меня еще остался излишек средств, которые я могу потратить на благотворительность. Но повезу груз уже не сама, а то, боюсь, меня уволят. Сейчас ищу варианты: либо через обычную почту, либо договорюсь с местными волонтерскими группами.
