С момента начала войны в Украине российские власти заблокировали практически все независимые СМИ в стране. Те журналисты, кто еще может работать, с 4 марта рискуют получить уголовное дело по новому закону, согласно которому любая информация о действиях российских военных, отличающаяся от официальной, считается «фейком». В государственных и лояльных власти СМИ распространяется только информация, которую одобряют Кремль и Минобороны. «Холод» поговорил с сотрудниками таких изданий о том, как им работается в этих условиях. Интервью состоялись на условиях анонимности.
Сотрудник «Известий»
На этой неделе у нас было обсуждение, как освещать ситуацию на Украине. Решили, короче, обнадеживать людей. Например, говорить аудитории, что санкции Запада скорее ударили по самому Западу, чем по нам, поэтому от них в итоге откажутся. Граждане Европы якобы скоро увидят, как все подорожало, и будут недовольны. Так что Запад не будет защищать Украину — это, мол, законченный проект.
Происходящее на Украине мы называем спецоперацией. Все только в рамках официальной палитры, публикуется после заявлений официальных российских источников. В целом мы работаем в режиме информагентства, то есть появляются какие-то заявления, мы их тут же выдаем: не только наши, но и то, что Макрон что-то сказал. Но понятно, что выдаем под определенным ракурсом. Мы даже говорим, что города и мирных жителей на Украине бомбят, но перед этим предупреждают украинцев.
В редакции [к происходящему] все относятся по-разному. Есть те, кто в это верит, а есть те, кто как я. Сейчас один монтажер увольняется, но масштабных увольнений нет. Атмосфера нормальная, потому что все в **** (шоке), очень много работы, и не до ссор. Экономическая ситуация всех смущает, конечно, но ни о каком прозрении говорить не приходится. Я столько лет с такими людьми общаюсь, и у них не меняется точка зрения никогда, это бессмысленно! У меня нет на этот счет никаких иллюзий.
Сотрудник одной из бригад Первого канала, занимающихся освещением событий в Украине
Я проснулся 24 февраля рано утром с легким похмельем. Прочитал новости в телеграме и увидел первые сообщения с полей. Через 15 минут я уже был в метро и на ходу сбрасывал в рабочий чат видео из Украины, на двойной скорости смотрел обращение Путина. Я был среди первых, кто приехал на работу в этот день.
О спецоперации не знал никто из начальства, вплоть до высшего звена. Я знаю, что многих из них будили звонками, чтобы получить хоть какие-то инструкции. Никто ничего не знал. Когда мы готовились к первому эфиру, собирали просто то, что точно пригодится: фрагменты обращения президента, реакции западных политиков, данные с биржи, заголовки топовых иностранных газет. Мы ориентировались на здравый смысл, по большому счету, и ждали официальных заявлений от Минобороны и МИДа.
Картину происходящего мы даем такую. По поводу спецоперации — «наша [военная] кампания идет успешно, мы стараемся обойтись малой кровью и стремимся к переговорам». Других хороших новостей — даже не новостей, а моментов — нет. Мы говорим о санкциях, рассказываем, как правительство готовилось к ним, упоминаем об уходе компаний из России (но не акцентируем на этом внимание, все-таки мы не про экономику, а про международку), даем надежду, что сможем скоро экономически переориентироваться на восток. Никто не лукавит, что будет легко. Иллюзий ни у кого нет.
Мы отталкиваемся только от официальных целей нашей спецоперации: нейтральный статус Украины, денацификация и демилитаризация. Кампания закончится тогда, когда цели будут выполнены. Лично для меня неясен только пункт о демилитаризации.
Популярный в сети вопрос «Ты за или против войны?» у нас даже не стоял. Все-таки это примитивная дихотомия, а у нас коллектив взрослых людей. Никто из нас этого конфликта не хотел, никто ему не рад. Ребята относятся к происходящему по-разному, но общий вектор есть. Все хотят, чтобы происходящее поскорее закончилось с минимальными жертвами с обеих сторон. Радуемся, когда стороны соглашаются на переговоры, в печали, когда узнаем о погибших. Переживаем из-за роста цен. Все как у всех.
Но, само собой, не без специфики. У нас был случай, что коллеге начали украинцы (или им сочувствующие) отправлять в личку в соцсети оскорбления и видео с издевательствами над нашими солдатами. Она их забанила и забыла. Кто-то рассказывал, что их друзья пытались отчитать также в соцсетях за то, что они работают на федеральном канале. Но из наших никто не озлобился. Мы стараемся не поддаваться истерии и панике, относимся с пониманием к таким людям. Мы-то сами были не готовы к изменению ситуации, хотя и следили за международной повесткой, а они — подавно. Навыков критического осмысления информации у них, как правило нет, отсюда доверчивость к фейкам, которые во время подобных конфликтов возникают массово. Запретов у нас как таковых не было. Минобороны не публиковало информацию о погибших, и мы не публиковали. Мы понимали, что можем ориентироваться только на официальную информацию. Данные украинской стороны доверия не вызывали.
Редакционная политика не изменилась у нас в коллективе. У нас всегда были высокие требования к самим себе и контенту. Коллективы, как вы понимаете, бывают разные даже в рамках одной организации. Как я уже говорил, очень много фейков. К примеру, если у нас оказывается видео, где БТР едет по дороге, первым делом мы проверяем, не выходило ли это видео год-два назад или в 2014-м. И не выдают ли его сейчас за актуальное. Лучше что-то не показать, чем выдать в эфир лажу и всех подставить. Фактчекинг — наше все. Мы понимаем, что за любой косяк, особенно сейчас, нас разорвут. Все помнят историю про распятого мальчика, и никто не хочет, чтобы она повторилась. Не в мою смену, как говорится.
Работаете в государственных СМИ? Напишите нам:
